— Ты чего-то хочешь от меня? — она по-прежнему не любила шаваб.
— Позволь мне поговорить с тобой, дочь князя, — сказала девочка на горском, смешно коверкая слова.
— Позволяю, — сказала Аник, — можешь говорить на своем языке, я понимаю.
Девочка не воспользовалась данным ей разрешением, и продолжала на горском:
— Дочь князя, я видела тебя в церкви, когда отпевали моего брата и вашего несчастного юношу, погибшего…
— Он не несчастный, — возразила Аник, — он пал в борьбе с врагами, а это счастье для мужчины.
— Да, да, но он был такой молодой, а мой брат — он был совсем маленький, и смерть — это ведь ужасно, когда гибнут близкие тебе, и такие молодые, разве нет?
— Ты об этом хотела говорить со мной? — прервала ее Аник, по-прежнему высокомерная.
— Нет, не об этом. Просто я видела тебя в церкви и подумала, что такая, как ты — ты добрая, ты не откажешь в просьбе…
— Если ты хочешь просить об увеличении порций еды для тебя, не трудись — все получают поровну, кроме воинов…
Тут настал черед девочки шаваб гордо выпрямиться.
— Почему ты так плохо думаешь обо мне?… О нас? Просто мы сидим в этом сарае, нас кормят, нас лечат — ваш отец Константин, да минует его всякая беда! — но нам не позволяют помогать горцам в их труде! Среди нас мало мужчин, мужчины, большинство из них, укрылись в Дозорной башне, и сражаются вместе с горцами — я знаю, я видела на стенах и отца своего, и старшего брата, — но ведь и мы, женщины, можем пригодиться, мы можем поддерживать огонь под кострами, и можем ухаживать за больными, за ранеными…
— Это ты о себе говоришь? — презрительно сморщила нос Аник.
— А хотя бы и о себе! — вспыхнула девочка то ли от гнева, то ли от смущения. Легкостью, с которой она покраснела, девочка напомнила Аник Прудис. — Я не моложе тебя, — продолжала девочка волнуясь, и от этого еще больше картавя, — и меня обучали… обучала наша знахарка, я знаю травы, знаю, как остановить кровь, как промыть рану, умею прочистить засорившийся желудок и не побрезгую ни рвотой, ни нечистотами…
— Ва! — Аник, теперь уже с интересом посмотрела на девочку. Если не брать во внимание, что она — шаваб, ее лицо можно было бы назвать приятным: круглое личико, готовое улыбнуться, а ямочки на щеках не исчезли даже сейчас, когда девочке было совсем не до смеха. Глаза у девочки смотрели смело и прямо, и Аник с удивлением почувствовала, что ей бы хотелось познакомиться с этой чужачкой поближе, даже, может быть, подружиться. И то, что она говорила об уходе за ранеными, заставляло поверить в ее опытность. Среди горянок находились такие, которые считали, что покормить и сменить повязку — вот все, что требуется от них при помощи в лекарне, и кривили носы, не желая выносить горшки или подтирать с пола блевотину. Отец Константин гнал таких безжалостно — он оказался совсем не таким мягким и бессловесным, каким прежде, в мирной жизни, считала его Аник, и каким должен был быть по ее мнению, священник, тем более такой старенький — пожалуй, отец Константин был старше всех в крепости, даже старше Кены.