Кровь бросается мне в голову от странной эйфории, жестокой радости, пронизывающей меня. Иду дальше в неправдоподобной тишине дождя, поглощающего любые другие звуки. На самом деле Диего и Аска держатся чуть поодаль друг от друга. Похожие на двух поссорившихся влюбленных.
Я иду за ними вдоль заграждений из железных листов и бетонных блоков. Они доходят до того места, где ограда прерывается и установлена табличка «Берегись снайперов»…
Я останавливаюсь, ноги дрожат от страха, в животе холодеет. В открытом промежутке хорошо просматривается свинцовая зелень гор. Лес под дождем похож на наступающих воинов. Кто-то пробежал зигзагом… прозвучали выстрелы. Мужчина, благополучно перебежавший через дорогу, стоит на другой стороне, тяжело дышит, согнувшись. Зловоние страха… пот выступает под моей мокрой одеждой.
Не верю своим глазам: Аска пошла вперед. Стою, не в силах оторвать от нее завороженного взгляда. Она не бежит, спокойно переходит через дорогу, точно это происходит не в Сараеве, а в Риме или в Копенгагене.
Диего остановился, словно ему надоело идти за ней. Потом вдруг выбегает из-за ограждения, как санитар «скорой помощи», в своей красной куртке и крестом пластыря на спине… хватает ее за одежду, за руку, тащит, кричит, чтобы она бежала, убиралась с дороги. Прикрывает ее своим телом.
Не стреляют, может, снайпер меняется на посту, а может, он, потрясенный, смотрит, не веря своим глазам, на эту овечку с рыжими волосами, на ее ленивый танец.
Сейчас Диего и Аска в безопасности, спрятались за каркасом трамвая. Сидят там не знаю сколько времени, как звери, укрывшиеся от дождя. Она закурила сигарету. Потом следующую. Он тоже курит, но, кажется, они не разговаривают. Притаились в тишине, носом уперлись в коленки. Потом вдруг прижимаются друг к другу, словно неожиданно помирились и она, медленно переходя перекресток, нарочно рисковала жизнью, чтобы наказать его. Сняв с нее платок, он гладит ее по волосам. Прислонился к ним лбом, дышит через эту мокрую мантию.
И мне кажется, я ощущаю запах их объятия, горячий запах собачьей лежанки, убежища.
Так он делал первое время, когда переехал ко мне из Генуи и еще не привык к Риму. Тогда он упирался лбом мне в плечо, побежденный внутренней усталостью. Стоял так, уткнувшись мне в косточку, спрятав глаза: удрученный ребенок, который не хочет, чтобы видели, как он терпит поражение из-за потребности в любви.
Аска выглядит намного сильнее его. Утешает его, жесткая, скованная, несколько раздраженная такой его слабостью.
Она встает, более высокая и худая, чем мне помнилось, похожая на черную свечу. И на фоне этой худобы выступает живот, округлая выпуклость, вздутие. Можно было подумать, что такой живот появился на изнуренном войной теле от плохого питания, крапивы, мучного бульона, плохой воды, продезинфицированной таблетками… от глистов, наконец. Но я знаю, что это не так. Ее живот взрывает меня, как граната. Отступаю на шаг, будто лишившись собственного живота как тот мужчина на улице Васе Мискина, та дырявая перчат ка, свесившаяся с перекладины ограждения.