«Майн гот! — шептал генерал, машинально надевая китель и в суете забыв натянуть брюки с широкими генеральскими лампасами. — Майн гот! Я так радовался, когда получил высокое назначение от самого фельдмаршала Рунштедта, а оказалось, попал в ад! За что такие наказания? За что?..»
Лицо его перекосилось, он заметался по кабинету, словно загнанный зверь, искал и никак не находил свою генеральскую фуражку.
Именно в эту секунду за триста километров от Харькова, на Воронежской радиостанции, инженер-полковник Илья Веденский подал команду: «Подорвать мину номер два!»
Огромной силы взрыв поднял в воздух особняк на улице Дзержинского. Его руины погребли генерала фон Брауна и около десятка офицеров штаба.
«Подорвать мину номер три… Четыре… Пять… Шесть!» — перенес Веденский смертоносный огонь на аэродром.
Ангар развалился на части, а несколько «юнкерсов», прошитых горячими осколками, факелами вспыхнули среди темной осенней ночи.
В конце той ночи, длинной, как жизнь, за гауптманом Гейденом приехал штурмбаннфюрер Вассерман. Сперва повезли на место, где еще вчера стоял чудесный дом, в котором размещался штаб генерала фон Брауна. Теперь там над глубокой ямой высились, будто скифские бабы в украинских степях, каменные столбы, остатки стен и трубы от печей, облицованных кафелем.
Перед руинами стояла шеренга саперов, напротив них — эсэсовцы. Саперы, как и несколько дней назад, когда к ним обращался гауптман Гейден, стояли неподвижно. В строю не было только ефрейтора Броера, которого два эсэсовца подвели к Гейдену.
Какой-то незнакомый генерал подошел к гауптману и сорвал с его шинели погоны.
— На фронт. Рядовым! — коротко бросил генерал и повернулся к команде эсэсовцев: — Можете начинать!
Восемь автоматчиков приготовили оружие. По команде нажали на спусковые крючки, и «шмайссеры» задергались, выплевывая горячие пули.
Гейден поднял взгляд на эсэсовцев, на стволы их автоматов, из которых только что были расстреляны солдаты его взвода, и что-то прошептал бескровными губами.
От руин одна за другой отъезжали машины с трупами. Двинулся фургон и с Гейденом и Броером, взятыми под стражу. Последними вместе с штурмбаннфюрером уехали эсэсовцы, расстрелявшие солдат.
И тут же с улицы во двор, опираясь на палку, вошел человек с торбой, перекинутой через плечо. Был он невысок, коренаст. Это был Устим Гутыря, прибывший ночью в Харьков, чтобы посмотреть, как сработали мины.
Он нагнулся и поднял плитку, на которой был изображен первобытный человек. Плитка была знакома Устиму — он подолгу рассматривал ее, когда у камина играл в шахматы с Опенкиным, Рубеном и Веденским. Он вытер плитку рукавом и спрятал ее в мешок. Он не спешил покидать двор, заваленный битым кирпичом, балками. «А все-таки здорово! Мина откликнулась на радиосигнал! Это же то, чем жил, о чем мечтал полковник Веденский…» Прихрамывая, Гутыря вышел на Сумскую и остановился возле памятника Шевченко.