Но венцом сего
творчества Зоиной мамы явно оказались шеи и головы гидры. Всю ненависть, что
жила в маме, а жило ее там предостаточно, вложила она в изображение шей и голов
гидры. Сто шей гидры выходило из тулова, и о! каких шей! Шеи гидры – это всего
лишь гнущиеся трубы. Можно ли их изобразить так, чтобы они вызывали не просто
отвращение и гадливость, а оба эти ощущения, возведенные в куб? Можно, если за
дело берется Зоина мама и окормляет это дело своей ненавистью. То, что на шеях
красовались кровоточащие отвратительные язвы, отталкивающие бугры, источающие
гной, всякие складки из рваной кожи и все такое прочее, все это ерунда, если в
совокупности сие создание не пропитано небывалой силы ненавистью, которая тут
же начинает дышать на зрителя, дышать чем-то совершенно уж ненадобным. Даже
если бы на плакате вообще голов не было, все равно ничто, ранее сотворенное
кистью, и близко стоять не могло с маминым плакатом по силе впечатления. Но
головы-то были! И каждая шея завершалась двумя головами. На головах имелись все
гадости, что несли на себе шеи. Ну и еще непередаваемая бесформенность, но
главное – глаза и пасти.
Ничего нет страшнее
человеческих глаз. А если в них еще вложена страшнота нечеловеческая, да с
сохранением индивидуальности того, кого хотели нарисовать... А пасти хватали и
жрали доллары, падающие сверху. А глаза, которых и зенками-то не назовешь,
зыркали по трем направлениям: с жадным вожделением – на доллары, с
остервенением – на головы, соседки по шеям, и с воющей тоской – назад, на
тулово свое, на котором горели доллары, а это, чувствовалось, было довольно
больно. А тоска, источавшаяся из кошмарных глаз, была в самом деле воющая. Всем,
взирающим на плакат, казалось, что они ее слышат. Главное же, что несмотря на
предельную обезображенность и карикатурность, все двести харь гидры,
устремленных к долларам, были узнаваемы с первого взгляда. И еще: Зоина мама
ухитрилась сделать так, что все узнаваемые были окарикатурены в сторону смеха,
причем из возможностей и средств смехокарикатуры она выжала все, до последнего
предела. Узнаваемые вызывали не просто смех, но истерику смеха. Вкупе с
ощущением ужаса, воющей тоской и дыханием ненависти. А двести харь узнаваемых
были вот кто: все президенты распавшегося Союза, кроме России (о нем позже),
все российские министры, председатели комитетов и аппарат президента, а также
все, ими недавно бывшие. Особенно досталось генералам. Их раззявленные пасти держали
в зубах (из-за жадности) еще и генеральские фуражки, чтоб и туда сыпались
доллары. Мама подрабатывала мытьем полов в Министерстве обороны и то, что
видела и слышала там, приводило ее просто в неистовство. Кроме упомянутых, в
число узнаваемых вошли: главари всех политических партий и общественных
движений, избранные персоны из Государственной думы, все обозреватели и ведущие
(без исключения) с телевидения, особенно впечатляющ был один с грузинской
фамилией, но явно не грузин, самые известные трясуны-гитаристы, рок-вокалисты,
народные артисты, писатели-поэты, банкиры центровых банков, губернаторы,
прокуроры и, напоследок, верхний сосед Зоиной мамы, однажды спьяну заливший ее
квартиру.