Но больше ударов нет. Когда он открывает глаза, проморгавшись, Джилли стоит на коленях, плечи ее вздымаются и опускаются.
– За что? – спрашивает он с дрожащими губами.
Он злится на нее, и не понимает.
Она поднимает на него глаза, залитое слезами лицо серебрится в лунном свете, в глазах мелькает отражение дальней зарницы.
– За что? – Какой-то звук – то ли смешок, то ли всхлип – срывается с ее губ. – Ты… ты сделал… то, что сделал, и ты меня спрашиваешь, за что? – Голос ее поднимается до визга: – Да ты понимаешь, что с тобой будет?
Он мотает головой, убедительно разведя руки в стороны, говорит спокойным, рассудительным голосом, объясняет:
– Они не умерли, Джилли. То есть не по-настоящему. Все, что тебе надо сделать, – это их вернуть…
– Заткнись! – кричит она. – Что значит «не умерли»? Ты их убил нах, Джек! – И тут ее гнев рассыпается под новым натиском горя, и лицо становится уродливым, чужим. – Зачем, зачем ты убил их?
Он начинает объяснять, как получилось, что это был Чеглок, а не он, но слова не идут. Она смотрит на него, как будто чужой – он. Как будто он спятил. Как удар ножа с поворотом в ране, он ощущает ее ужас, жалость, обвинение… она не понимает. Она не простит. Это он теперь знает, знает абсолютно точно. Нет таких слов, которые он мог бы сказать, чтобы убедить ее. А если бы и были, не осталось уже времени их говорить. Сирены замолкли, сменившись треском голосов по рациям на той стороне дюн. Лают собаки. Во всех домах включился свет, в их доме тоже, и хотя отсюда не видны машины, стоящие вдоль Бейбери-роуд, красно-синие мигалки пародией на рождественскую иллюминацию подсвечивают ветви сосен и крыши домов, и морось в воздухе окрашена сполохами полярного сияния. Уже пляшут в темноте лучи фонариков, мотаясь в поиске, который в конце концов приведет на пляж, к вышке. Приведет, если только не придет раньше шторм, а следом за ним – та уничтожающая волна, что смоет их обоих, сотрет из мира.
Он должен заставить ее действовать, пусть бессознательно, как тогда, когда опрокинул каноэ, как когда ехал на волне.
Он ныряет между подкосами вышки. Ветер свистит в ушах, сзади высокий вскрик. Вопреки собственной решимости, он колеблется: очень долго лететь вниз. Он уже качнулся вперед, но Джилли хватает его сзади, тащит назад сквозь подкосы.
– Пусти! – кричит он.
– Нет!
Он борется с ее хваткой, силясь разорвать, но она цепляется за него, как за жизнь. Она всегда была сильнее, всегда была решительнее. Но на этот раз он не может позволить ей победить. Спасая его, она обрекает себя, обрекает их обоих. В отчаянии он бьет головой назад, затылок молотом ударяет в лицо Джилли, он слышит хруст сломанного носа, и чувствует тоже; костями, душой – останется еще один шрам. Убрав руки, она отшатывается и вскрикивает – это визг или вопль ужасной неожиданности, и он обрывается звоном и сразу же мокрым глухим ударом, от которого у Джека ноги превращаются в студень. Он поворачивается, сползая на платформу, и успевает увидеть, как ноги ее соскальзывают в люк – будто русла нырнула в воду.