Что посреди одной из улиц стоит, как у себя дома, старинный комод с резными дверцами.
Что главную площадь украшает невероятных размеров лужа, оставшаяся там, очевидно, ещё со времен Крестьянской войны. Через лужу перекинуты самодельные мостики, и по ним, как ни в чём не бывало, идут себе люди, как ходили когда-то их деды и прадеды.
Что в прилегающем к площади переулке стоит суровый бронзовый человек, запомнившийся мне как Гумбольдт – хотя очень возможно, что это был не Гумбольдт. К одной его ноге прикручена бельевая верёвка, на которой развеваются простыни.
Определённо это была не Германия.
Вдобавок ко всему, это был ещё какой-то очень католический городок. На каждом шагу попадались застеклённые надтреснутые иконки и облупившиеся статуи святых. Особенно хорошо помню Святого Франциска, который стоял на углу в обнимку с курицей и что-то ей втолковывал. Я не слышала, чтобы он когда-нибудь проповедовал курам, но поскольку он проповедовал всем, кого встречал на своём пути, то, в принципе, в этой сцене не было ничего противоестественного.
В узеньком перекошенном переулке смуглый горбоносый монах, похожий на мавра, торговал разной церковной утварью и почему-то пивными кружками и глиняными бутылками. Самым красивым его товаром были чётки. Стеклянные прозрачные, как слёзы алебастровых Мадонн, резные деревянные с нарочито грубыми крестами, чётки из фальшивого жемчуга и настоящего янтаря, чётки из плодов невиданных деревьев и сухих сморщенных семян… Я выбрала хрустальные, густого тёмно-вишнёвого цвета, звонкие и тяжёлые. Когда я обернулась к Миледи, чтобы похвастаться покупкой, то обнаружила, что её рядом нет.
Она нашлась в одном из близлежащих кабачков. Она сидела возле стойки с ясным раскрасневшимся лицом, закинув ногу за ногу, чокалась с тунисцем пивными бутылками, и они оба хохотали и без умолку трещали по-французски.
Я вернулась домой поздно.
— Мне никто не звонил? – небрежно спросила я у телефонного автоответчика, прицеливаясь в торшер тяжёлой сумкой.
— Не звонил тебе твой Никто, - сонно отозвался автоответчик.
— Чёрт, - сказала я, притворяясь беспечной, и пошла на кухню.
— А ещё католичка! – укорил меня в спину автоответчик.
Я села на табуретку, положила руки на колени и стала заниматься глубоким дыханием. Дыхание получалось злобным и прерывистым, как у фокстерьера, не догнавшего кота. Я плюнула, изящно отшвырнула ногой табуретку и пошла в ванную.
Ванная оказалась занятой. В ней плавал лосось. Лосось Мудрости. Он появлялся в моей ванной по четвергам и оставался там до субботы, а к воскресенью исчезал – почему-то иногда вместе с гелем для душа. Я забыла, что сегодня четверг.