Братья немало смутились этим вызовом, ибо не привыкли рассуждать о столь тонких понятиях и опасались ударить в грязь лицом. Поразмыслив над тем, как лучше выпутаться из столь опасного положения, аббат Бернард вызвал к себе брата Бертольда и сказал ему:
— Ну, что же, сын мой, настал твой час показать себя в истинном блеске твоего ума и красноречия. Оставь свою метлу и кочергу и берись скорее за перо, да сочини к сегодняшнему вечеру такую речь, чтобы навсегда отбить у этих заезжих бездельников охоту вызывать нас на учёный спор.
Выслушав этот приказ, брат Бертольд ужасно побледнел, поклонился и, ничего не сказав, ушёл к себе в келью. Аббат же распорядился на всё это время освободить его от всяких трудов по монастырю и дать ему покой, чтобы он смог подготовиться к диспуту как можно лучше.
Зная о прославленных способностях брата Бертольда, братья ничуть не тревожились об исходе предстоящего сражения. К полудню, однако, брат Бертольд исчез, и его не могли найти ни в в келье, ни в саду, ни на побережье, как ни искали. Лишь под вечер брат Рейнхард, вздумавший истопить печь на кухне, к немалому своему изумлению обнаружил в ней брата Бертольда, скрюченного в три погибели, вымазанного сажей и горько всхлипывающего. Как его ни уговаривали, он не соглашался покинуть своё убежище, лишь втягивал голову в плечи, стенал и плакал ещё горше. Послали за аббатом Бернардом. Аббат явился, встал посреди кухни, опёрся на посох и глянул на печь из-под бровей. Та тотчас просела, подалась вперёд, и брат Бертольд наполовину вывалился наружу, вместе с кучами золы и обгоревшими шкурками от вчерашней репы.
— Тащите оттуда этого нечестивца, - приказал аббат двоим монахам, работавшим в тот день на кухне. Те подхватили его под локти и с немалыми усилиями извлекли из печи; он же упирался и отворачивал лицо, чёрное, как у эфиопа, от разводов сажи и слёз. Видя, что деваться ему некуда, он с плачем повалился аббату в ноги и признался в том, что не сможет участвовать в диспуте. Аббат Бернард некоторое время смотрел на него молча; молчали и монахи, с ужасом ожидавшие, что же теперь будет. Подумав немного, аббат поднял брата Бертольда, обняв его за плечи, и сказал:
— Полно, сынок, не плачь. Я сам виноват, что дал тебе такое поручение. Я не подумал о том, что наши гости – ирландцы, а с ирландцами всё равно бесполезно дискутировать. Будь ты красноречив, как Цицерон, рассудителен, как Аристотель, и правоверен, как Блаженный Августин , они всё равно будут твердить и талдычить своё, пока не заговорят до смерти всех вокруг. Поэтому нам ничего не остаётся, как поручить это дело брату Рейнхарду. А ты ступай к себе и ни о чём не беспокойся.