А потом прошло много лет. Теперь-то я вижу, что совсем немного, но тогда казалось – ужасно. Был июль, цвёл дикий папоротник, и мы с подругой заблудились однажды вечером среди мокрых туманных лугов и вышли к какой-то совсем незнакомой деревне. Подруга припадала на стёртую до красных пузырей ногу, ныла и ругалась сквозь зубы, туман всё сгущался, и там, в этом тумане, кричала какая-то неприятная птица и блеяла коза.
— Вот если бы мы знали, чья это коза, мы бы поймали её и привели хозяевам. А хозяева бы обрадовались, впустили нас в дом, дали хлебушка и показали дорогу, - сказал подруга, отдирая от пятки окровавленный подорожник и глядя на него с ненавистью.
— Да зачем коза-то? – сказал я. – Давай попробуем без козы. Что, думаешь, не пустят?
— Конечно, не пустят, - заверила меня подруга. – Ты посмотри на себя – кто ж такую пустит? Или на меня… тоже. Тут все рано спать ложатся, электричество экономят. Ни к одному дому не подойдёшь, у всех собаки с цепи спущены. Я же знаю этих местных… они народ такой… основательный. К ним фиг сунешься.
— А может, и не фиг, - усомнилась я. – Ну, давай попробуем. Не пустят – и ладно. Зато мы испытаем совершенную радость.
— Чего-о? – сурово сказала подруга.
— Совершенную радость. Нет, Ань… ты только подумай, какой шанс. Вот мы постучимся… выйдет какая-нибудь бабка с клюкой или дед полупьяный, заорёт на нас матом: пошли отсюда, шалавы, шляетесь тут… и пойдёт, и пойдёт ругаться… а за забором собака будет подвывать басом… гав! гав! Ну вот. А потом эта бабка или дед захлопнет у нас перед носом калитку… а мы поклонимся этой захлопнутой калитке и скажем… Скажем: «Слава тебе, Господи». И пойдём себе дальше. И тогда…
— Ну, чего тогда-то? – спросила подруга, глядя на меня из-под бровей и начиная против воли ухмыляться. – Чего тогда?
— Да не знаю я, чего тогда. Будет совершенная радость. Вот и всё.
— У кого радость – у бабки? Что нас не пустила?
— Да нет же! У нас.
— Ага. А у той собаки, которая на нас бросится – тоже будет совершенная радость?
— Ну… а вдруг не бросится? Почему ты так уверена, что бросится?
— Да… вообще-то тут все собаки, как правило, трусливые. И коррумпированные, - задумчиво согласилась подруга. – У меня в кармане две сосиски есть. Правда, сырые. Может, подойдут в качестве взятки?
Я не стала спрашивать, зачем она таскает в кармане сырые сосиски, и с отчаянной решимостью постучалась в первую попавшуюся избу.
Потом мы сидели за столом, застеленным клеёнкой в нежный розовый цветочек, ели макароны, смешанные с жареной картошкой; а на керосинке между тем специально для нас подогревались, благоухая, грибы. Старуха с клюкой, ходившая по дому в рваных валенках, улыбалась нам сквозь частую сетку морщин и спрашивала, не хотим ли мы ещё горохового супчика и кваса. Под потолком висела засиженная мухами тёмная лампочка – похоже, бабка и вправду экономила электричество. Возле бабкиных ног в валенках змейкой вился крупный, песочного цвета кот, косился на нас выпуклым жёлтым глазом и мурлыкал в такт чайнику.