Такому „допросу" по американским делам порой подвергался и я. При этом обычно у Хрущева — особенно после выходного дня, когда, по его выражению, он „гулял и думал", — рождалось немало самых разнообразных идей: от действительно интересных до практически нереальных, хотя и броских с первого взгляда.
В последнем случае непросто было высказывать ему критическое мнение, особенно в присутствии других членов Политбюро. Однако вопросы подчас были слишком важными, чтобы „лукавить", и приходилось, хоть и дипломатично, говорить то, что думаешь („Ваше предложение интересно, но американцы не оценят и не примут его").
Такие ответы вызывали подчас недовольство Хрущева. Но последующая реакция из Вашингтона часто оказывалась близка к высказанному мною мнению.
4 января 1962 года состоялось очередное заседание Политбюро. На нем рассматривался ряд вопросов, касающихся отношений с США, поэтому был приглашен и я. В конце обсуждения Хрущев сказал, что у него остался еще один вопрос „вне повестки дня" — о назначении нового посла в США в связи с уходом Меньшикова на пенсию.
Ожидая, что Хрущев может спросить мое мнение на этот счет, я стал лихорадочно перебирать в уме возможные кандидатуры.
Однако он не стал ничего спрашивать (как после выяснилось, члены Политбюро обсуждали уже этот вопрос в узком кругу еще до начала заседания, но я не знал этого). Хрущев сказал, что у него есть одна кандидатура. В полушутливой форме он добавил, что лучше всего, видимо, назначить на этот пост человека, который часто умеет отгадывать реакцию американцев на то или иное его предложение. „Ему и карты в руки". И тут он назвал мою фамилию, спросив, какое будет мнение на этот счет.
Члены Политбюро заулыбались, „Поддерживаем, поддерживаем", — сказали они. Хрущев подытожил: „На этом решим", — после чего поздравил меня с назначением.
Для меня действительно все это было полной неожиданностью. Я и не думал об этом. Мне исполнилось всего 42 года, и я еще ни разу не был послом ни в какой стране. А тут назначение на пост № 1 в советском дипломатическом корпусе.
Когда я пришел домой и сообщил жене, она сперва тоже не поверила. „Вечно ты шутишь". Да я и сам как-то еще не освоился с этой мыслью. Лишь когда нам домой позвонил Громыко и поздравил с назначением, только тогда до нас обоих стала доходить ожидавшая нас крутая перемена и в жизни, и в работе.
Так я стал девятым по счету советским послом в Америке (после Трояновского, Уманского, Литвинова, Громыко, Новикова, Панюшкина, Зарубина и Меньшикова). Но я, разумеется, не знал и не мог даже предполагать, что пробуду на этом посту почти четверть века (1962–1986). Много прожито. Много пережито.