Он снова огляделся, тяжело вздохнул и полез за кошелём.
— Давно здесь не ходил, — задумчиво сказал он, зубами дёргая завязки кошелька. — Лет десять, почитай, а то и все пятнадцать. Дед мой на рудник порою хаживал — в забоях старых шарить, не старый был ещё, меня с собою брал. Отца солдаты порубили, дед работать уж не мог, а я тогда и вовсе был мальцом. Тем и пробавлялись. Где старую кирку отыщешь, где лопату, где-то — каганец. Порой найдёшь рудничных, тех, которые не вылезли, так и деньгами разживёшься, или чем другим. Ага. А руднику тому уже и в те времена в годах счёту не было, одни столетья. Уже тогда было не по себе, а нынче так и вовсе... Вот...
Длинноволосый, казалось, слушал с интересом.
— А что здесь добывали? — вдруг спросил он.
— Олово. Хотя, людишки говорили, будто серебро водилось тоже. Может, байки, может, правда, тока мне не попадалось, а дед молчал. Ага. — Завязки наконец-то поддались. — Ну, значит, что я говорю-то, господин хороший: обещался я вас довести до рудника, да не довёл, такая вот подначка вышла. По честному выходит — деньги полагается назад. Но тока я так думаю, что без меня бы вы и сюда-то не добрались, а стало быть, кое-что с вас всё же причитается. Так что я вам половину возверну, а половину, стало быть, себе оставлю. Как вы на это смотрите, а? Так по честному будет, а, господин хороший?
Тот рассеянно махнул рукой.
— Не надо. Забирай всё. Так где, ты говоришь, этот рудник?
— А? Ну, как знаете, — тот торопливо спрятал кошелёк и одёрнул на себе кафтан. — А к руднику туда, — он показал рукой, — вон, вдоль заросшей тропки. Но тока вы к ему не выйдете, потому как водит кто-то нас. Помяните моё слово, ежели всерьёз остаться думаете, — ночка выдастся ещё похуже тех. Ага. Вы на ночь лучше круг поставьте, да молитву прочитайте раза три, да меч держите наготове. Как оно говорится-то: на бога надейся, да и сам не плошай. А лучше было б вам со мной уйти. Ага.
— Хорош болтать, — отмахнулся тот. — Ступай, а то стемнеет.
— Ну что ж... — заколебался проводник. — Тады бывайте, господин хороший.
Крестьянин потоптался для приличия, прищурясь посмотрел на небо, помог длинноволосому разжечь костёр и расседлать коня, и с явным облегченьем удалился прочь.
Треск осеннего валежника замолк. Длинноволосый остался один.
Темнело. Края поляны расплывались. Казалось, что деревья подступили ближе. Пламя маленького костерка успокоительно потрескивало. Ветер стих, и помаленьку стал крепчать мороз. Зима показывала зубы, пускай пока ещё молочные, но от того не менее острые. Круг света от костра дрожал и трепетал, еловый лапник прыскал искрами, дымил и нагонял слезу. Длинноволосый у костра сидел спокойно, чего нельзя было сказать о лошади — та фыркала, косилась на окрестные кусты и даже не притронулась к овсу, насыпанному в торбу. Стреноживать её не стали, но поводья были коротко привязаны к поваленной сосне. Сам человек закусывал холодным мясом, подкидывал дрова в огонь и время от времени шевелил головни остриём меча. Арбалет он тоже предпочёл держать поблизости, заряженный, но почему-то не взведённый. Было тихо. Очень тихо.