Всякий раз, когда мистер Хирстон видел ее в помещении магазина, то приказывал ей, чтобы она исчезла. «Наверх!» — командовал он жестом, его рука показывала на потолок.
В тот полдень Генри впервые услышал ее голос: «Привет». Это прозвучало так кротко и тихо, что сначала он усомнился в том, что он вообще что-то слышал. Она не улыбнулась ему, но выражение ее лица изменилось, или просто появилось, взамен обычной для ее лица незначащей пустоты. Он и не заметил этого, поскольку Дорис отвернулась раньше, чем он смог поднять глаза и вернуть ей приветствие, если оно таковым было. Он внезапно заметил ушиб на ее поцарапанной щеке, ставшей от этого фиолетовой.
— Что с твоей щекой? — почему-то спросил Генри.
— Наверх!
Голос мистера Хирстона был подобен грому среди ясного неба. Безлюдный магазин содрогнулся со всеми своими прилавками, и Генри аж подпрыгнул от неожиданности, он обернулся, чтобы увидеть потемневшее от гнева лицо хозяина этого магазина.
Генри начал тихо беситься. Он слышал удаляющиеся вверх по лестнице шаги, осторожное открытие и закрытие двери этажом выше.
— Споткнулась, — сказал мистер Хирстон, в то время как Генри оттирал одно и то же самое место помногу раз. — Неуклюжая девчонка, вечно где-нибудь исцарапается.
Вошел последний покупатель, и мистер Хирстон отвернулся, тихо проклиная все на свете. Он ненавидел спешащих все успеть в последнюю минуту перед закрытием магазина.
Тем вечером Генри ко всем своим молитвам добавил еще одну — о Дорис. Прежде чем лечь спать он становился на колени около своей кровати и читал молитвы каждый вечер, делая это так же, как и монахини в школе Прихода Святого Джуда во Френчтауне, где все учащиеся учились еще и молиться перед сном. Первая его молитва была о матери, о маленькой и нежной женщине. В военное время она работала по ночам и приходила домой только на рассвете, бледная и изможденная. Она пыталась спать среди дневного шума. Теперь она работала официанткой, и все время с утра до ночи проводила на ногах с тяжелыми подносами. Его молитва об отце, живущем в своей глубокой тишине. Он молился о том, чтобы он снова вернулся к азартным играм, даже если они ни разу не принесли ему большого выигрыша. Его отец также работал на фабрике во время войны, но все, что он там зарабатывал, он тут же проигрывал в казино или на скачках. Удача посещала его, но очень редко. Теперь отец больше ни во что не играл, и Генри молился о том, чтобы он поскорее вышел из своей печали, даже если бы это снова означало азартные игры с их проигрышами.
Он также молился об Эдди, на случай, если он еще не попал на небеса. Но где же еще он мог быть? Конечно же, не в аду. Эдди ни разу не совершил ничего такого, чтобы туда попасть. В чистилище? Возможно. Монахини часто говорили о месте, где души таятся в ожидании, чтобы в дальнейшем быть допущенными на небеса. Каждая душа должна была успешно пройти чистилище, если о ее спасении достаточно молились на земле. И Генри молился о душе Эдди, об исключении всего, что смогло бы ему помешать попасть на небеса, в надежде на то, что с каждым днем он к ним все ближе.