Я протягиваю к ней руку и касаюсь плеча.
— Тихо, тихо, Хана, все хорошо.
Хана отшатывается.
— Нет, не хорошо…
Она делает глубокий судорожный вздох и начинает говорить, захлебываясь словами.
— Ты была права, Лина. Ты все говорила правильно. Прошлой ночью… это было ужасно. Был рейд… Они накрыли вечеринку. О боже! Крики людей, собаки… Кровь, Лина. Там была кровь. Они избивали ребят, безжалостно били их своими дубинками по головам. Это было так страшно, так страшно…
Хана обхватывает себя за талию и сгибается пополам, как будто ее сейчас вырвет.
Она хочет сказать что-то еще, но слова застревают у нее в горле, а тело содрогается от сдавленных рыданий. Я делаю шаг вперед и обнимаю Хану за плечи. В первую секунду она напрягается — мы не привыкли к объятиям, тем более это не поощряется. Но потом она расслабляется и, уткнувшись лицом мне в плечо, дает волю слезам. Стоять так не очень-то удобно — все-таки Хана намного выше меня, и ей приходится горбиться. Да, это было бы смешно, если бы не было так ужасно.
— Тихо, тихо, все будет хорошо, — снова говорю я и понимаю, как глупо это звучит в данной ситуации.
Так я успокаиваю Грейс, когда она беззвучно плачет в мою подушку. Я обнимаю ее, укачиваю и повторяю те же слова: «Все будет хорошо». Эти слова на самом деле ничего не значат, это просто звуки в черной безвоздушной пустоте, жалкие попытки ухватиться хоть за что-нибудь, когда летишь в пропасть.
Хана говорит что-то еще, но я не могу разобрать слов, потому что она уткнулась лицом мне в ключицу.
А потом раздается стук в дверь. Четыре тихих, но отчетливых удара.
Мы с Ханой мгновенно отходим друг от друга. Она утирает слезы, и на ее предплечье от кисти до локтя остается мокрый след.
— Что это было? — дрожащим голосом спрашивает Хана.
— Что?
Я пытаюсь изобразить, будто ничего не слышала, и молюсь, чтобы Алекс ушел.
Тук, тук, тук. Пауза и снова: тук.
— Вот это.
По голосу Ханы слышно, что она начинает раздражаться. Как я понимаю, надо радоваться, что она больше не рыдает.
— В дверь стучат, — Хана прищуривается и с подозрением смотрит на меня. — Я думала, этой дверью никто не пользуется.
— И не пользуются. То есть… иногда… я хочу сказать, поставщики…
Я спотыкаюсь на каждом слове, мысленно умоляю Алекса уйти и пытаюсь придумать, что бы такого соврать — слишком сложная задача для новичка в этом деле.
А потом Алекс просовывает голову в дверь и зовет:
— Лина?
Первой он видит Хану и застывает на месте — голова на складе, туловище в переулке.
С минуту все молчат. У Ханы в буквальном смысле слова отваливается челюсть. Она волчком поворачивается от Алекса ко мне, потом от меня снова к Алексу, вертится она так быстро, что кажется, у нее голова сейчас «с резьбы сорвется». Алекс тоже не знает, что ему делать, просто стоит, как будто думает, что если не будет шевелиться, то станет невидимым.