Вечером, когда истомленное за день солнце окрасило в рыжий цвет меловой конек соломенной крыши соседней хаты, старший лейтенант Турецкий нашел сержанта под сараем, присел рядом, закурили.
— Ко мне снова механиком пойдешь… После Проскурова, как расстались, повоевали мы. Резина, Бондаря нет. Больше половины нет. Кто где.
— А это?
— Кубарь третий?.. В мае под Харьковом… А-а, вспоминать не хочется. Иван! — Старший лейтенант оттолкнулся спиной от глиняной стены сарая, встал. — Лысенков!
В быстро густеющих сумерках от дома в вишеннике отделилась высокая угловатая фигура.
— Спроси у хозяйки.
— Спрашивал. Говорит, нет.
— А ты еще спроси. Газойля ведерко пообещай на лампу. Такой случай. Начинали вместе… Пообещай. Она тут знает своих, сообразит быстро. Идем, Костя. — В сарае Турецкий зажег карбидный фонарь. — Немецкий, — ответил на взгляд Кленова. — Делимся кой чем. Они у нас — землю, города, села, мы у них — зажигалки, вечные перья… Только не смотри на меня так. — Из-под густых, кустистых бровей горячо блеснули выпуклые синеватые белки. Порылся в сене, достал из вещмешка консервы, хлеб, сало. — Устали мы тут, Костя, — вздохнул он. — И не так от войны, как от вопросов…
Заскрипела дверь. Оглаживая ладонью пыльную бутылку и удачливо скалясь, порог переступил Лысенков.
— Ну вот и обмоем твое возвращение, — радостно засуетился Турецкий. — Заодно и кубарь мой. Когда получил — не до того было. — Прижал левой рукой к груди каравай хлеба, задержался взглядом на Кленове. — Только ни об чем не спрашивай. Сам увидишь и поймешь.
За глиняной стеной сарая, в лопухах, мирно тыркал сверчок. В низкий проем двери виден кусок пепельного неба и дымный от росы двор. Сено медово пахнет степным разнотравьем и зноем — голову не оторвать.
Сбивая труху и паутину с балок, ахнул близкий разрыв. Крича что-то и хватаясь за голову, пробежала по двору женщина.
В сарай заскочил старшина Лысенков.
— Костя, вставай! Ребята машину готовят! Выходим! Чай в котелке на гусенице. — В дверях Лысенков обернулся, вспыхнуло золото вставных зубов. — Смотри! Хлопцы в экипаже что надо!
По глубокой и извилистой балке выдвинулись к высоте, обычному донскому кургану с широкими крыльями, которые скрывали за собою хутор. В балке сумерки были еще густые, а верхушка кургана порозовела от зари. Сухая мгла дрожит за курганом, вяло стекает по его отлогим бокам, оставляя за собою на холодноватом небе розовое полотнище восхода. Выше — небо наливается уже режущим блеском полуденного зноя.
Обычная, сколько раз повторяемая суета перед боем. Турецкий побежал к пехоте. Экипажи, срывая нервное напряжение, обходят машины, приглядываются, так, чтобы успокоиться. Все равно, если что-нибудь серьезное, за эти минуты не успеть уже сделать. В холодноватом и влажном от росы воздухе плывут и тают струйки табачного дыма.