Не поддержанный генералом, адъютант конфузливо замолчал, стал глядеть по сторонам.
Как старость голову, так близкая осень начинала уже метить деревья, траву. Сквозь тройчатые листья ежевичника на ветках синела накипь ягод. Сгонял с себя белесую дымку и темнел дикий терн. Обманчиво манили запахом яблоки-кислицы. Дорогу с сытым квохтаньем безбоязненно перелетали птицы. У зарослей чакана в небольшой старице купалась утка с выводком.
— Как и нет войны, — не выдержал адъютант снова.
На дымной от росы лужайке, под кряжистым дубом, двое долбили лопатами неподатливую землю.
— Что у вас тут? — подъехал Павлов. Солнце заглядывало ему под козырек фуражки, заставляло жмуриться, серебрило косо подбритые виски.
— Хороним взводного, товарищ генерал. — Лысоватый пехотинец воткнул лопату штыком в накопанную землю, приналег на черен. — Утром при налете. Да так, что и хоронить нечего. Одни куски шинели.
Напарник лысого, молодой парнишка, выпрыгнул из ямы, направился к дубу, где на росной в темных следах траве лежало что-то мокрое и липкое, накрытое плащ-палаткой. Павлов поморщился, поспешно замахал: «Не надо!»
— И много потерь сейчас?
— Не так чтобы, но бывает. Как этот…
В лесу изредка крякали разрывы. Но птиц это не смущало. Их голоса гремели по всему лесу, придавая утру какой-то неправдоподобно-мирный характер. В копытных следах и колеях на дороге блестела вода. Навстречу попадались связисты, пехотинцы, саперы, тихо скрипели хорошо смазанные и подлаженные повозки. Лес жил своей скрытой фронтовой жизнью, но эта жизнь неопытному глазу была почти незаметна.
Генерал легонько помахивал махорчатой плетью. Некрупное ловкое тело его слегка покачивалось в седле. Посадка была небрежная, казачья, чуть набок. Небрежность нарочитая, обманчивая.
Павлов поправился на заскрипевшем седле, вздохнул. Сонный, замедленный, почти остановленный мир сплетался и в его голове. Он мог дотрагиваться до вещей, разговаривать с людьми, видел их лица, улыбки. Даже запахи и краски того лета, откуда были вырваны эти картины, чувствовал. Среди прочих были и картины того времени, когда война только ожидалась и мы собирались бить врага на его территории — это стало формулой, — а война с первых же часов оказалась на нашей земле. Уже была свежая гарь, были первые убитые, первые вдовы и сироты, неизвестность впереди, а мы все верили, что это ненадолго, ждали подхода регулярных частей. Верили, что с их подходом все изменится.
С января 41-го Павлов командовал армией. В армии его сразу приняли. Он был из тех, кто командует, а не распекает. Понимал, что кричат, как правило, люди слабые, которые решительность и твердость подменяют угрозами и грубостью.