- Тебя как зовут? Вася?
Мимо проходил один офицеров, который был в штабе.
- Вы что здесь делаете? Кто вам разрешил выходить?
- Я же никуда не ухожу, я только воздухом подышать хотел.
- Немедленно зайдите и вернитесь обратно!
Тут подошли доктор и Катя.
- Тебе кто разрешил выходить? Я же говорил, чтобы на улицу без спросу ни шагу! Бегом в санчасть! – обратился к офицеру, – Спасибо, я разберусь.
Мы зашли в помещение.
- Ты понимаешь, что тебе нельзя выходить? – отчитывал меня доктор. - Мне тоже из-за тебя попадет, что оставляем тебя без присмотра. Хочешь, чтобы охрану к тебе приставили! Тогда еще хуже будет. Пора тебя отсюда выписывать, здоров уже!
Вскоре пришел майор Савинов.
- Как он? Какого его состояние?
- Здоров уже, бегает как лось! Пара его выписывать.
- Вот и я о том же. Сколько можно его здесь держать?
Позже зашел лейтенант вместе с солдатом.
- Пленного приказано забрать.
- Хорошо, – ответил Григорий Яковлевич.
Они зашли в палату. Меня подняли.
- Собирайтесь, пойдем.
- Куда?
- Вас выписывают из санчасти, переводят в другое помещение. Скоро за вами приедут. Одевайтесь.
Я послушно оделся.
- Руки за спину, – скомандовал лейтенант. – Пошел!
Под конвоем меня увели. Оглянувшись, я еще успел посмотреть на Катю, наши глаза на мгновение встретились.
В санчасти я был двадцать дней, меня продержали там три недели, а потом перевели в другое место. Пока я там лежал, это было не самое худшее время, я хотя бы мог выспаться, меня лечили и сносно кормили. Но все хорошее когда-то должно было кончиться
Меня поместили в каком-то сарае или стайке для скота, в котором соорудили подстилку из соломы, снаружи приставили охрану. Свет я мог видеть только через маленькое узенькое окошко, которое находилось вверху. Теперь я вынужден был сидеть часами один, без какого либо общения. Для меня не было ничего страшнее, чем камера одиночка, где я просидел в гестапо и этот сарай. Единственное различие, что в нем были деревянные стены.
Терпеть это было тяжело. Если бы меня заставили работать, это было бы лучше, я уже согласился бы на любую работу, лишь бы не сидеть взаперти без дела общаться и быть среди людей. Я готов был общаться даже с врагами, лишь бы не быть в одиночестве, настолько я его не выносил! У меня был такой характер. Я был из тех, кого хоть в стан врагов, а он и там друзей найдет! Да и были ли русские для меня врагами? Злости и лютой ненависти я к ним не испытывал, скорей понимал, что не они войну эту начали, и мы к ним не в гости пришли. Если бы меня убили, то имели на это право. На сердце была какая-то тоска, что-то меня тянуло, какое-то необъяснимое было чувство. Я чувствовал нечто родственное с этими людьми. Наверное, это был зов крови, русской крови, которая была во мне перемешена. Я любил свою бабушку, и долгое время она была самым близким для меня человеком, даже русский язык был для меня таким же родным, как немецкий и польский.