В городе отмечали праздник святого покровителя, и по улицам в направлении церкви, мерцавшей множеством разноцветных лампочек, двигалась процессия. На тротуарах стояли прилавки бродячих торговцев и палатки, где жарили рыбу и сувлакию,[16] от которой поднимался в воздух восхитительный аромат. Он стал бродить туда-сюда, время от времени поглядывая на часы. Чья-то рука хлопнула его по плечу.
— Что скажешь, Мишель, перекусим здесь? — сказал Норман, указывая на один из прилавков.
— А, ты приехал, — ответил Мишель, оборачиваясь к другу. — Ну что? Выяснил что-нибудь?
Норман покачал головой:
— Абсолютно ничего: югославская полиция действует на ощупь, в потемках. Моего отца убили в лесу в долине реки Струма, в нескольких километрах от границы с Грецией. Кто-то устроил ему засаду и убил: один-единственный выстрел из большого охотничьего лука, очень мощного, может быть, «Пирсона» или «Кастерта», — прямо в сердце… Что до остального, по всей видимости, рот и глаза ему завязали уже после смерти.
— Что он делал в столь отдаленном месте?
— Охотился — давнее пристрастие. Ему нравилось ходить на охоту совсем одному, иногда на несколько дней, ночевать под открытым небом.
— Значит, он был вооружен.
— Да. Но это ему не особо помогло: из его ружья не было сделано ни единого выстрела. Давай сядем, поговорим в более спокойной обстановке. Это место тебя устроит? Запах вроде бы вкусный.
— Конечно, устроит, — ответил Мишель.
Они сели за столик и заказали запеченную рыбу, хлеб, вино и греческий салат с фетой. Владелец прилавка разложил на столе газетные листы наподобие скатерти, поставил на них тарелки, положил приборы, круглый хлеб и поместил кувшин с рециной, после чего принес две хрустящие султанки и тарелку салата. Норман налил вина себе и другу и почти залпом осушил содержимое бокала. Ему как будто не терпелось высказать мучившую его назревшую мысль.
— Именно так пьется рецина, залпом, другого способа нет… Боже, эти запахи, эти звуки… Кажется, будто я никогда не уезжал отсюда… Выпей и ты, давай.
Мишель стал пить вино большими глотками, прикрыв глаза, словно вкушал эликсир.
— Ты прав, Норман, ты прав: как будто мы снова стали мальчишками.
— Ты помнишь, как мы познакомились в Парге, когда ты подвез нас на своей колымаге?
— Да, и мы пошли в остерию, к Тассосу, — я хорошо помню, там я впервые в жизни напился.
— Рециной.
— Да. И поклялся никогда больше не пить.
— Все так говорят.
— Ну да.
Норман поднял свой бокал:
— За прошлые дни, друг мой.
— За прошлые дни, — сказал Мишель, в свою очередь, поднимая бокал. Выпив, он опустил голову и больше ничего не говорил. Норман тоже замолчал.