Нельзя, чтобы Кэрол и Джим видели ее такой. Она должна отослать их. Но как? И тут же пришло решение.
Она заставила себя вернуться в гостиную.
— Я хотела бы обсудить с вами все это, дорогая, — сказала она, моля Бога, чтобы у нее не сорвался голос, — но в это время дня я все недели перед постом читаю «Розарий». Вы не хотите присоединиться ко мне? Сегодня я читаю «Тайну пятую славных тайн».
Джим вскочил и посмотрел на часы.
— Ого! Уже время отправляться ужинать.
Кэрол сразу же поддержала его.
— Мы в самом деле должны уходить, тетя Грейс, — сказала она. — Поедем вместе с нами поужинать. Мы собирается на Малберри-стрит.
— Спасибо, дорогая, — ответила Грейс, доставая их пальто из стенного шкафа, — но у меня сегодня спевка хора, и потом, я дежурю с одиннадцати, до семи на Ленокс-Хилл.
— Все еще остаешься медсестрой? — улыбаясь, спросила Кэрол.
— И буду ею до самой смерти. — Грейс сунула им пальто, сдерживаясь, чтобы не закончить: «Уходите! Уходите, пока я не лишилась рассудка у вас на глазах».
— Как жаль, — пробормотала она, — что вы спешите!
Кэрол заколебалась. Она раскрыла рот, намереваясь что-то сказать, но Грейс выхватила из кармана благословенные самим Папой любимые хрустальные четки.
— Да, да, — подхватила Кэрол. — Мы спешим. Я скоро заеду к тебе. Приглашение на ужин остается в силе.
— Я буду очень рада.
Кэрол задержалась у дверей.
— С тобой все в порядке?
— Да, да. Со мной Иисус.
Она поцеловала Кэрол, помахала на прощание рукой Джиму, закрыла за ними дверь и бессильно прислонилась к ней. Чем это кончится — судорогами или истерикой? Что с ней происходит?
Что бы это ни было, лишь бы не на глазах у других. Она понимала, что остаться одной в таком состоянии опасно для жизни, но вдруг она скажет нечто неподобающее, не предназначенное для посторонних ушей. Она не может пойти на такой риск, чем бы это ей ни грозило.
Постой-ка…
Смятение… страх, тревога… Они отступали. Так же беспричинно, как появились. Они постепенно покидали ее.
Грейс с рвением стала читать «Розарий».
— Как по-твоему, она в порядке? — спросила Джима Кэрол, когда они вышли на холодную, продуваемую ветром Восточную Двадцатую улицу. — Мне показалось, с ней творится что-то неладное.
Кэрол искренне любила эту маленькую толстушку с сияющими голубыми глазами и красными, как яблочки, щечками. Грейс — единственная ее родня.
Джим пожал плечами.
— Может, это из-за меня, или на нее действует вся эта бутафория, среди которой она живет.
— О Джим!
— Поверь, Кэрол, хотя она меня не любит, я считаю, что Грейс — милая старушка. Тем не менее она фанатично религиозна, и, возможно, это как-то на ней сказывается. Посмотри на ее гостиную? Она набита парнями, приколоченными к крестам! Со всех столиков тянутся молитвенно сложенные руки, отсеченные от туловища. И не одно, а шесть изображений кровоточащего сердца на стенах.