Больно стоять коленями на твердом подоконнике, но Нина не в силах оторвать взгляда от белеющих за тюремной решеткой садов. «Чей же это двор за тюремным забором? — думает Нина. — Хоть бы вышел кто из хозяев…»
И вдруг она увидела в саду под густыми ветками яблони двух девушек. Одну из них она сразу узнала: ведь это ее школьная подружка Таня Никитуха. Девушки пристально смотрели на зарешеченное окно.
— Таня, Танечка, — тихонько позвала Нина и подняла лицо к форточке.
Таня сразу увидела ее. Мгновение она молча вглядывалась в лицо Нины, а потом начала показывать жестами, что там, на вышке, стоит часовой.
Как передать девушкам, что ее ожидает?
Нина подумала, потом показала пальцем на себя, затем протянула руку в направлении леса.
Но, видимо, Таня не поняла ее жеста, не поняла, что это отправка в лес, где оккупанты расстреливают советских людей, борцов против фашизма.
Тане казалось, что жест в направлении леса означает для Нины выход на волю. Поэтому вместе с подругой Таня весело заулыбалась и замахала руками.
«Не поняла», — горестно подумала Нина и отрицательно покачала головой.
Таня недоуменно уставилась на окно и развела руками.
«Что же делать? — печально думала Нина. — Как объяснить, что меня не сегодня-завтра поведут в лес на расстрел?»
А что, если запеть песню? Такую, чтобы Таня догадалась. Но какую? Быть может, «Орленок»? Да, да, именно «Орленок»! Правда, тюремщики могут помешать… Но часть песни Таня услышит и все поймет…
Нина устроилась поудобнее на подоконнике, и запела:
Орленок, Орленок!
Взлети выше солнца
И степи с высот огляди,
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один…
Услышав пение, часовой на вышке встревожился и кликнул полицая у ворот.
Пока они переговаривались, из окна лился чистый девичий голос:
Орленок, Орленок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел.
Лети же в станицу и маме расскажешь,
Как враг меня вел на расстрел…
Чем дальше пела Нина любимую с детских лет песню, тем больше проникалась ее настроением.
Лицо девушки становилось все печальнее и суровей…
То была песня, которую они пели когда-то в неизмеримо далекие и столь близкие сердцу дни школьных походов, пионерских костров.
И вдруг Нина увидела, что лицо Тани исказилось, по щекам побежали слезы…
«Поняла», — с грустью подумала Нина.
Она продолжала петь, прильнув лицом к зарешеченному окну своей тюрьмы:
Орленок, Орленок!
Блесни опереньем,
Собою затми белый свет.
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет.
Нина пела, пока в камеру не ворвались тюремщики.
Такою и запомнила ее Таня Никитуха: худенькую, смертельно бледную, похожую на белую птицу, распластавшуюся на раме окна, гордую, несломленную.