Ефимков вздохнул:
— Каково его матери... Ей за пятьдесят. Для слабого материнского сердца такое известие... сам понимаешь... — Докурив в молчании трубку, полковник встал, с хрустом разминая спину, прошелся по комнате. — Вот ведь, черт. Тебя-то я выслушал, а о своем деле позабыл. Я же к тебе тоже пришел по делу.
— По де-лу? — удивился Горелов.
Ефимков ласково потрепал его по плечу:
— Вот что, Алеша. По училищу знаю тебя как способного художника. Здесь у нас этого сделать некому. Ты видел Василия Комкова. Ты получишь его увеличенные фотографии. Комков был честным человеком. Погиб как солдат. При расследовании катастрофы выяснилось, что он до самой последней секунды за машину боролся. Даже в полусознательном состоянии. О катастрофе и не думал. Так ты вот что. Должен срочно большой портрет его написать. Я сейчас к тебе врача пришлю, пусть он тебя микстурами заморит, а потом за дело. Кисти и все прочее тебе из клуба доставят. Сможешь до вечера сотворить?
— Смогу, товарищ полковник.
— Вот и спасибо. Мы этот портрет над его гробом повесим. Через час на самолете мать его к нам ожидается.
* * *
До самого обеда просидел Алеша над мольбертом, воскрешая по памяти и фотоснимкам простое, бесхитростное лицо лейтенанта Комкова с мечтательными глазами и рыжим, густым чубом. На душе было тоскливо. Он зябко ежился — то ли от малярии, то ли от всего перечувствованного. И возможно, поэтому Василий получился на портрете более грустным, чем был в короткой своей жизни. Алеша нарисовал Комкова в расстегнутой летней курточке, именно таким, каким он ушел из этой комнаты в свой последний полет. Посыльный по штабу принес в котелках обед, но Горелов только супу похлебал немного да пол-ломтика хлеба съел, запив его боржомом.
Зашел замполит Жохов, неторопливо, то приближаясь, то удаляясь, всматривался в портрет, одобрительно сказал:
— Как живой получается.
Алеша кивнул головой.
— Ну и хорошо.
После ухода замполита Алеша нарисовал над головой погибшего легкие облака, нежно тронутые солнцем, и, как ему показалось, выражение печали в глазах Комкова смягчилось.
Под вечер портрет был вывешен в прохладном и длинном вестибюле гарнизонного Дома офицеров. Его поместили на стене, между двумя знаменами, приспущенными над красной крышкой гроба. Алеша отстоял свою очередь в карауле. Видел он седую плачущую женщину, старавшуюся из последних сил сдерживать рыдания. И еще одна скорбная фигура в черном была рядом... Молоденькая девушка с бледным продолговатым лицом. И он понял, что это о ней так ласково говорил ему, уходя в свой последний полет, Василий.