Я пошла по серому лабиринту, вертя головой туда-сюда, спрашивая себя, что же, черт подери, я надеюсь здесь углядеть, и всячески пытаясь сохранить невозмутимо-доброжелательный вид, хотя в глубине души была разочарована, что наша с Жизнью ответственная встреча произойдет в этой отстойной дыре. И вдруг я увидела его. Мою Жизнь. Он притиснулся к задрипанному столу и, низко склонясь над блокнотом, торопливо выводил какие-то каракули. Серый помятый костюм, серая рубашка и серый галстук с тройной спиралью. Черные с легкой проседью волосы взъерошены, на лице многодневная щетина. Он поднял голову, увидел меня, отложил ручку и встал, а потом вытер ладони о пиджак, и на нем остались влажные пятна. У него были черные круги под глазами, а сами глаза покраснели, он шмыгал носом и, похоже, не спал уже много лет подряд.
— Вы… э-э? — Я состроила легкую игривую улыбку.
— Да, — глухо откликнулся он. — А вы Люси, — он протянул мне руку, — привет.
Я устремилась к нему широким бодрым шагом, изображая, что безумно рада встрече. Схватила его руку и энергично ее встряхнула, улыбаясь шире некуда, надеясь понравиться ему, доказать ему, что у меня все прекрасно, все просто великолепно. Он ответил вяло, ладонь у него была липкая, и она быстро, как змея, выскользнула прочь.
— Ну вот, — сказала я с преувеличенным восторгом, — вот мы наконец и встретились.
Я села на покоцанный стул, сделала очень заинтересованное лицо и попыталась поймать его взгляд.
— Как поживаете?
Пожалуй, я слегка переусердствовала с восторженностью. Это место было слишком большим, пустым, безликим и унылым для подобного тона, но я уже не могла остановиться.
Он посмотрел на меня и сказал:
— И как я, по-вашему, поживаю?
Это было грубо. На самом деле грубо. Я оторопела и не знала, что сказать. Разве можно так разговаривать? А где вежливое притворство, попытка сделать вид, что мы нравимся друг другу, что мы оба счастливы быть здесь и непременно встретимся снова? Я невольно огляделась, надеясь, что никто нас не слышит.
— Тут никого нет, — обронил он, — по воскресеньям никто не работает. У каждого из них есть своя жизнь.
Я с трудом поборола желание нагрубить ему в ответ и вежливо поинтересовалась:
— А разве жизни других людей не работают в этом офисе?
— Нет. — Он смотрел на меня как на тупицу. — Я просто снял это помещение и не знаю, чем они тут занимаются. — Он кивнул на пустые клетушки.
И опять я растерялась и не понимала, как реагировать. Все шло не так, как следовало.
Он устало потер лицо.
— Я не хотел говорить грубости.
— Но сказали.
— Что ж, я сожалею. — В его словах не было ни грана искренности.