— Ой, нет, сэр!.. Это не я, сэр!.. — И не я!.. — Не мы это, сэр!
И тогда он издавал новый вопль, еще сильнее:
— Открыть дверь! Проветрить помещение! И все окна нараспашку!
Это был для нас сигнал к бешеной активности, и весь класс дружно вскакивал на ноги. Сама операция была хорошо изучена и многократно отрепетирована, и потому каждый из нас точно знал, что он должен делать. Четверо мальчиков распахивали дверь и начинали со всей силы размахивать ею туда и сюда. Остальные кидались к огромным окнам во всю стену, карабкались на подоконники, открывали сначала нижние створки, а потом, орудуя длинным шестом, умудрялись распахнуть и верхние, и высовывали головы наружу, изображая недомогание и жадно хватая воздух. А Коркерз в это время безмятежно расшагивал по классу, бормоча:
— Это все капуста! Они вас ничем другим не кормят — только эта отвратная капуста! — вот вы тут и взрываетесь, как петарды!
И на этом урок, можно сказать, заканчивался.
Два долгих года в Рептоне я был слугой. Как и все младшеклассники, я прислуживал боузерам, то есть старшеклассникам. Боузеры были существа опасной породы. Когда шла вторая моя четверть в Рептоне, мне до того не повезло, что угораздило попасть в слуги старосты Дома, а им был тогда надменный, противный и непредсказуемый семнадцатилетний подросток, которого звали Карлтон. Карлтон этот всегда глядел на нас, скосив глаза на кончик своего носа, даже если росту в собеседнике оказывалось — как это и было в случае со мной — не меньше, чем у него самого. В этом случае он задирал голову и все равно умудрялся глядеть на тебя сверху вниз. У Карлтона в комнате работали трое слуг, и всех нас он запугивал и изводил, особенно по утрам в воскресенье, потому что по воскресеньям надо было чистить и приводить все в порядок. Слуги снимали пиджаки, закатывали рукава, приносили ведра и половые тряпки и убирали помещение своего хозяина. Мы скребли пол, мыли окна, полировали каминные решетки и убирали пыль со всех выступов и выемок, осторожно складывали в сторону хоккейные клюшки, крикетные биты и зонты.
Каждое воскресное утро мы трудились, наводя чистоту в комнате Карлтона, а потом, перед самым ланчем, в помещение парадным шагом заходил сам хозяин и говорил:
— Что-то вы долго сегодня…
— Прости, Карлтон, — бормотала вся наша троица и содрогалась. Еле дыша от напряжения, мы понуро стояли и глядели на гнусного Карлтона, дожидаясь, когда он закончит проверку. Первым делом он лез в выдвижной ящик своего письменного стола и извлекал оттуда снежно-белую хлопчатобумажную перчатку, которую затем подчеркнуто неторопливо натягивал на правую руку. Потом он медленно совершал тщательный обход комнаты, проводя рукой в белой перчатке вдоль всех выступов и выемок, по всем поверхностям письменных столов и даже по прутьям каминной решетки. Каждые несколько секунд он подносил руку к лицу, выискивая следы пыли, а мы, трое его слуг, затаив дыхание, ждали того ужасного момента, когда наш властелин выпрямится во весь рост и заорет: