— Смирение, — не
задумываясь, ответила мама.
— Смирение? Что есть
смирение?
— Humility, probably, —
ответила мама, и Алексей впервые узнал, что мама знает иностранные языки, — но
в вашем языке, скорее всего, нет того смирения, о котором я говорю.
— Смирение? Humility? —
повторил иностранец. — Почему нет?
— Такой глубины нет.
— Глубины? — так и не
понял иностранец, оставшись в раздумьях.
* * *
Старший лейтенант
Добромыслов снова стоял на коленях. На коленях, потому что оторваться от земли
было невыносимо трудно. Боли не было, зато было чувство, что половины головы
просто нет. Появилось щемящее чувство несовместимости происходящего вокруг с
жизнью. Пытаясь сохранить равновесие, он всем телом, до какого-то внутреннего
содрогания и тошноты ощутил, что Земля круглая и на ней нелегко устоять, она
постоянно уходит из-под ног. Что вслед за Землей несется пейзаж, и его очень трудно
удержать в глазах, он смазывается и вообще гаснет.
— Э-э... Пайдйом!.. — голос
отодвинул шипение и треск огня, отодвинул вату в ушах... — Пайдйом, гаварю...
Перед лейтенантом стоял
мальчик лет десяти-двенадцати. Чумазый и очень серьезный. Серьезный, как воин.
«Нерусский», — определил
Добромыслов и даже испытал перед этим мальчуганом страх. А ведь было отчего:
рука, машинально скользнувшая к кобуре, пистолета там не обнаружила. Наверное,
это оружие Алексея было сейчас в правой руке паренька.
— Вставай, не умер же?
Пайдйом!
Нужно было что-то
ответить, пошутить про плен, предположить, что мальчишка сейчас отведет офицера
своим старшим бородатым товарищам, и прославится, нужно было что-то сказать, но
Добромыслов не мог этого сделать. Он просто не знал, как говорить! Так, как
будто никогда не умел. Он и слова мальчика воспринимал как будто не сам, а как
посторонний зритель — со стороны, отчего хотелось крикнуть этому нелепому
старшему лейтенанту: «вставай, салага, умри хотя бы по-мужски». Но ни кричать,
ни шептать, ни даже связно думать Алексей Добромыслов уже не умел. О том, что
говорит ему паренек, он больше догадывался, чем понимал.
— Пайдйом! — настаивал
парень, нетерпеливо помахивая стволом пистолета.
Поднялся, опираясь
руками на горячую от внутреннего пожара стену, и пошел за мальчиком. Если бы
мог думать, то понял, что парень идет впереди, а не за спиной, наставив на
русского офицера ствол. Идет, и аккуратно вглядывается в пылающую темноту,
замирает при близких взрывах, иногда оглядывается: не упал ли старший
лейтенант.
Разве мальчик не знает,
что Земля круглая? Что стоять на ней трудно. И сколько не иди, все равно
придешь туда, откуда пришел. Мальчик не знает, что земля вращается
неравномерно... Наверное, сейчас она ускоряется. И даже полюс скачет то туда,
то сюда... Мгновенный полюс, так это называется в физике? А зачем эти знания,
если сейчас наступит смерть? Смерть — это полюс чего? Раньше смерть
приходила... Человек научил ее летать, накрывать, растворяться, излучаться, взрываться...
Смерть Добромыслова не остановит вращение Земли, не сместит полюс, но что-то
уже будет не так. Другой вопрос: можно ли спасти душу в аду? Если в аду еще
страшнее, чем на Земле, то представить его невозможно. Каковы должны быть
страдания там?