* * *
В госпитале Алексей с
интересом слушал двух профессоров, которые пытались определить — насколько он
понимает речь и вернется ли к нему возможность говорить. При этом не стеснялись
вести свои дискуссии при пациенте, словно он был еще и глухой. Он-то и хотел бы
им объяснить, каким образом он понимает человеческие слова: будто воспринимает
их не ушами, не мозгом, собственно, а так, точно сознание его находится вне
тела, вне головы, и охватывает все обозримое пространство. И звуки просто живут
в нем, как колебания, заполняют его и не требуют перевода с языка символов на
язык духа. Они и есть символы. Другая беда: вместе с пониманием речи ушло и
понимание букв. Наверное, детсадовский ребенок знал о них больше, чем знал
старший лейтенант Добромыслов. Профессора просили его написать о своем
самочувствии, но быстро догадались, что и это ему не под силу.
В один из долгих
однообразных серых больничных дней двери палаты открылись, и Алексей увидел на
пороге родителей. Он поднялся им навстречу, и все трое тихо обнялись. Будто и
не с того света вернулся старший лейтенант Добромыслов, а с работы пришел. И
так же тихо плакали, без слов. Соседи по палате безмолвно вышли, чтобы не
мешать этому семейному молчанию. И потом Добромысловы всей семьей долго, не
говоря ни слова, сидели на скамейке в парке. Мама держала руку Алексея, гладила
ее и никак не хотела отпускать, словно его снова могли куда-то отправить,
откуда есть шанс не вернуться. Отец же нет-нет да начинал шептать молитвы. И
вдруг, как по команде, потянулись к Петру Васильевичу изувеченные войной
солдатские души. В застиранных нелепых пижамах они окружили священника: кто-то,
чтобы попросить благословения, кто-то, дабы задать сокровенный вопрос, третьи —
с просьбой помолиться о погибших друзьях...
Когда вернулись в
палату, отец достал из старого портфеля Библию и положил ее на тумбочку у
кровати Алексея. Тот сначала не обратил внимания на знакомую книгу, точнее —
обратил, но не придал значения тому, что слово на обложке было ему понятно.
— Он не читает, —
сообщил подоспевший для беседы с родителями врач. — Пока не может... Пока...
— Ничего-ничего, эта
книга сама по себе нужна. Пусть будет рядом. У него был с собой молитвослов,
но, видимо, Алеша его где-то утратил...
И только в этот момент
Алексей понял, что слово «Библия» ему понятно — всем своим немыслимым объемом —
не по буквам даже — а общим значением. Он взял увесистый том в руки и долго
смотрел на титул, словно пытался через одно слово увидеть смысл всей книги. Потом
нерешительно раскрыл ее наудачу и тут же понял, что воспринимает текст. Опять
же — не буквами-слогами — а всей его емкостью. «Вспомни, Господи, что над нами
совершилось; призри и посмотри на поругание наше. Наследие наше перешло к
чужим, домы наши — к иноплеменным; мы сделались сиротами, без отца; матери наши
— как вдовы. Воду свою пьем за серебро, дрова наши достаются нам за деньги. Нас
погоняют в шею, мы работаем и не имеем отдыха». Он не прочитал, а именно увидел
плач Иеремии. Причем в сознании его сначала встало видение древней Иудеи, но
потом захлестнули ее вдруг вспышками осиротелых деревень картинки современной
России...