правде, если ученик был всего один (остальные, стало быть, самозванцы?),
да и того лишь с большой натяжкой можно отождествить с евангелистом
Матфеем. Следовательно, все последующие свидетельства – вымысел чистейшей
воды. Так, расставляя вехи на логическом пути, ведет нашу мысль М.
Булгаков. Но Иешуа не только именем и событиями жизни отличается от
Иисуса – он сущностно иной, иной на всех уровнях: сакральном,
богословском, философском, психологическом, физическом. Он робок и слаб,
простодушен, непрактичен, наивен до глупости. Он настолько неверное
представление о жизни имеет, что не способен в любопытствующем Иуде из
Кириафа распознать заурядного провокатора-стукача. По простоте душевной
Иешуа и сам становится добровольным доносчиком на верного ученика Левия
Матвея, сваливая на него все недоразумения с толкованием собственных слов
и дел. Тут уж, поистине: простота хуже воровства. Лишь равнодушие Пилата,
глубокое и презрительное, спасает, по сути, Левия от возможного
преследования. Да и мудрец ли он, этот Иешуа, готовый в любой момент
вести беседу с кем угодно и о чем угодно?
Его принцип: "правду говорить легко и приятно" [4]. Никакие
практические соображения не остановят его на том пути, к которому он
считает себя призванным. Он не остережется, даже когда его правда
становится угрозой для его же жизни. Но мы впали бы в заблуждение, когда
отказали бы Иешуа на этом основании хоть в какой-то мудрости. Он
достигает подлинной духовной высоты, возвещая свою правду вопреки так
называемому "здравому смыслу": он проповедует как бы поверх всех
конкретных обстоятельств, поверх времени – для вечности. Иешуа высок, но
высок по человеческим меркам. Он – человек. В нем нет ничего от Сына
Божия. Божественность Иешуа навязывается нам соотнесенностью, несмотря ни
на что, его образа с Личностью Христа.Но можно лишь условно признать, что
перед нами не Богочеловек, а человекобог. Вот то главное новое, что
вносит Булгаков, по сравнению с Новым Заветом, в свое "благовествование"
о Христе.
Опять-таки: и в этом не было бы ничего оригинального, если бы автор
оставался на позитивистском уровне Ренана, Гегеля или Толстого от начала
до конца. Но нет, недаром же именовал себя Булгаков "мистическим
писателем", роман его перенасыщен тяжелой мистической энергией, и лишь
Иешуа не знает ничего иного, кроме одинокого земного пути, – и на исходе
его ждет мучительная смерть, но отнюдь не Воскресение.