Три дня двор и подъезд
зарастали грязью, но жильцы любили меня и терпели все это не жалуясь. На
четвертое утро я взяла метлу, ведро со шваброй и заступила на свою обычную
вахту. Но теперь рядом не было мечты, постоянно веющей надо мной все последние
месяцы. Я ощущала непривычную пустоту и гулкость внутри, а если пробовала
заполнять их какими-нибудь мыслями, получалось, что бью по больному месту.
Потому что все мои мысли были о том, как обошлись со мной на конкурсе. Через
полчаса внутренней борьбы мне захотелось навсегда бросить свои трудовые орудия,
раскричаться, расплакаться, может быть, устроить кому-нибудь скандал. Но тут
очень кстати для моего душевного состояния мимо прошли жилица с четвертого
этажа и ее ребенок, больной ДЦП. Они выходили редко, наверное, только к врачу,
потому что мальчик очень плохо ходил. И был в то же время настолько тяжелым,
что мать не могла взять его на руки... Почему врачи не ходят к таким больным на
дом, думала я, трясясь мелкой дрожью от жалости к этим двоим и своей невольной
вины за то, что я у мамы здоровая, могу работать и при этом еще недовольна
своей судьбой. Метла заходила у меня в руках с особой энергией, и вся ситуация
на конкурсе словно отодвинулась за какую-то полупрозрачную завесу. Ну,
нарвалась и нарвалась, надо об этом скорей забыть. И я так и сделала. Только
вот придумывать новые модели больше не могла — очень уж было больно.
Поскольку швейная
машинка стояла теперь без дела, я взяла себе соседний участок, чтобы получать
двойную ставку. Теперь у меня больше половины дня занимала уборка. И тогда я
почувствовала, что должна влюбиться. Во-первых, потому, что под механическое
шарканье метлы или швабры обязательно надо что-нибудь себе представлять — вот
как до сих пор я мечтала о конкурсе. Во-вторых, мой организм оказался,
по-видимому, перенасыщен обидой и огорчением, и влюбиться для меня теперь было
вопросом выживания. Я подсознательно стремилась потопить свои отрицательные
эмоции в радостях и надеждах любви. Но как приступить к делу, для меня
оставалось тайной, а с мамой я говорить об этом стеснялась. И тут судьба
неожиданно послала мне советчицу в лице моей учительницы, той, что когда-то называла
меня Мальвой. Я мела двор, стараясь не задевать по движущимся наперерез метле
ботинкам, кроссовкам и сапогам — почему-то в тот вечер мимо нашего дома шло
много народу. И вдруг меня окликнули: «Мальва! Это ты, деточка?» Я так
стосковалась по своему детству, где все было понятно и правильно, что буквально
расплакалась от этого оклика да еще от вида знакомой приземистой фигуры в
старомодном пальто, с вылезающими из-под шляпки седыми кудерьками. И
учительница тоже расчувствовалась, повела меня на обочину дороги, неуклюже
придерживая выпадающую из моих рук метлу.