И все-таки он задремал,
потому что неожиданно увидел тонкие полоски света, обозначающие контуры
нескольких завешенных чем-то окон, а это значит, что прежде была ночь, а теперь
утро... И сразу отлегло от сердца — хоть что-то стало яснее...
Через два часа он знал
уже немного побольше. Чуть-чуть больше, но количество вопросов от этого
почему-то только увеличилось. Итак, что ему известно наверняка? Он захвачен
некими людьми для неких целей. Захвачен профессионально. Но это не менты.
Иначе, почему он здесь, в какой-то старой избе, а не в изоляторе? И не
бандитами, тем более чехами, — скорее военными... Нет, вероятно, это какая-то
спецслужба: ФСБ, АБВГД, в конце концов, — сейчас только ленивый не имеет своей
спецслужбы...
Два часа назад его
поднял с кровати какой-то огромный мужик метра под два ростом. Он, Прямой —
метр восемьдесят пять и девяносто два килограмма — в руках этого бугая был
просто, как сноп соломы: мужик отцепил его от кровати, повертел, поставил на
пол и жизнеутверждающе сказал:
— Пойдем, Сергей
Григорьевич, на двор делать пи-пи. Только не шали, могу нечаянно члены
повредить!
При этом он приковал
наручниками правую руку Прямого к своей левой лапе.
— Где я? — просипел
слабым голосом Прямой.
— Ну уж, все тебе сразу
— вынь да положь! Потерпи чуток. Лады? — добродушно отрезал мужик.
Прямой про себя окрестил
его Кабаном: больно тот был необъятен, толстошей и щетинист — кабан и все тут,
разве что не агрессивен. И даже после того, как Кабан отрекомендовался, Прямой
оставил за ним прежнюю кличку.
— Зови меня просто
“сержант”, — сказал тот, когда они вернулись обратно, — ты, я знаю, Сергей
Григорьевич, а я, стало быть — сержант. Лады?
— Лады, — пробубнил
Прямой, и пошутил, — только, в натуре, поскромничал, начальник, наверняка,
старший сержант, а?
Кабан неожиданно дернул
Прямого за прикованную правую руку, и тот ощутил исходившую от “сержанта”
чудовищную кабанью мощь. “А ведь не соврал насчет “члены повредить”, — отметил
для себя Прямой, — ох, не соврал”.
“Итак, Кабан, и еще двое
во дворе с “Кипарисами” в руках, мол, знай наших, — делал Прямой мысленные
зарубки на память. — Должно быть, есть и еще. Ну, залетел, в натуре! Один Кабан
стоит троих. Но, с другой стороны, пока еще рано делать выводы. Поживем —
увидим...”
В доме Кабан пристегнул
его браслетами к ручке привинченного к полу деревянного кресла, а сам занялся
хозяйственными делами. Потешным было это зрелище: наблюдать за тем, как
суетился он у кухонного стола, как дергался в его огромной лапе маленький
кухонный ножик, как напряженно дрожали под ним половицы, и при всем этом
слышать добродушное мурлыканье какого-то мотивчика.