Так и не закурив из-за
нахлынувшей тошноты, Прямой почувствовал, что уже не один, что рядом кто-то
есть. Почему-то ему совсем не хотелось выяснять, кто это, и даже смотреть в ту
сторону, но голова его сама повернулась, и ему ничего более не оставалось, как
взглянуть на неожиданного соседа. Тот сидел опустив голову и надвинув на глаза
темную широкополую шляпу. Поднятый воротник черного плаща полностью скрывал его
лицо. Но Прямой уже знал, кто перед ним; волны страха подступали, накатывали,
накрывали его с головой и перемешивали там все и вся, грозя сотворить сущую
кашу...
Совсем медленно, куда
медленнее той самой давешней выходки Прямого с пивной кружкой, незнакомец
сдвинул на затылок свою почти ковбойскую шляпу и повернул голову. “Да не носил
он никогда таких шляп”, — промелькнула у Прямого сумасшедшая мысль, а потом он
неожиданно для себя, растягивая слова, поздоровался:
— Здра-а-вствуй Па-а-вел
Ива-а-нович...
— Здравствуй, Сережа, —
Павел Иванович не мигая смотрел в упор на Прямого и неясно было: видит он
что-то или нет? — Ты — здравствуй! А мне уж поздно.
— Да что ты, Пал
Иванович, все ништяк, — также ровно продолжал Прямой, но на самом деле он уже
находился где-то на самой грани безумия. “Бред, полный бред. Чушь...” —
метались в голове мысли, как стая невесть откуда залетевших в комнату
ласточек... Да, это был Павел Иванович Глушков, собственной персоной. Он же —
Паша Крюк, мастер спорта по боксу, человек авторитетный и богатый, но... давно
и безнадежно мертвый, года три как... И это он, Сережа Прямой, застрелил его
тогда на берегу тихого лесного озера в глухом гдовском лесу. Из помпового ружья
в упор картечью он буквально разворотил его на части и,
упаковав в
полиэтиленовый пакет, утопил на самой глубине... И Павел Иванович пропал
навсегда, освободив место под солнцем для нужных людей, — как был уверен и сам
Прямой и, с его слов, нужные люди... Ан, нет! “Неужели выжил? Чушь! Быть не
может!”
— Правильно думаешь,
Сережа, — глухо сказал Павел Иванович, словно прочитав его мысли, — не может
быть, чтоб я выжил. Умер я тогда, действительно умер и угодил в самый что ни
есть ад. Вот так, Сережа. Ты еще и не знаешь об этом, а я уж вкусил все
положенные мне муки.
— Что? — прохрипел
Прямой и схватился за горло: ему показалось, что оно вдруг стало сплошь
деревянным и больше не пропускает воздух. — Что вы несете? Кто вы?
— Да брось ты, Сережа, —
Павел Иванович говорил без всяких эмоций, голос его был чуть отдален и звучал
как из старого репродуктора, — знаешь, знаешь ты, кто я. Знаешь и трепещешь! Но
не ведаешь ты, чего на самом деле следует трепетать! Эти муки, которые я несу —
они невыносимы, Сережа. От них нет спасения и облегчения. Они БЕС-КО-НЕЧ-НЫ!!!
— последнее Павел Иванович сказал вдруг возвысив голос и с такой мукой, что
Прямой затрясся и услышал, как тихо постукивают друг о дружку его зубы.