Не был я дурным
человеком. Пётр был хвастлив, гневлив Иоанн, а равно и Иаков. Алчен Матфей,
безрассуден, как все зелоты, Симон, подозрителен Фома – не здоровые имели нужду
во враче! Я же хотел иметь глаголы вечной жизни, но в Кериоте оставалась лавка,
и отец ждал меня, и в кипарисовом ковчежце были отложены сто пятьдесят
динариев. Вспоминал я невесту и белого осла, а в ушах моих звучали слова: «...Я
пришёл разделить человека с отцом его...», «…Не собирайте сокровищ на земле…»,
«…Враги человеку домашние его…» А у невесты моей Есфири волосы чернее неба над
полуночным Иерусалимом, глаза ярче звёзд, кожа белее мрамора храма… И вот,
первые сомнения лизнули ум мой шершавыми языками. Благословляет Бог имением,
потомством и долголетием – так верили отцы наши. Он же учил противному. Слепые
прозревали, мёртвые воскресали, прокажённые очищались – но что проку от этих чудес?
Мессия ли Он, а не месит[3],
поражающий воображение простаков?
IV
Созвал Он Двенадцать и
сказал: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков… Ходя же, проповедуйте, что
приблизилось Царство Небесное. Больных исцеляйте, прокажённых очищайте, мёртвых
воскрешайте, бесов изгоняйте…» И пошли по двое, я же пошёл с Иоанном. Проходя
по селениям, благовествовали и исцеляли. Но стал как бы голос говорить со мной.
И я слушал его и полюбил слушать его. «Вот, ты ходишь за Ним и видел селения и
города. Он дал тебе дары – ты исцеляешь болезни, и духи нечистые повинуются
слову твоему. Но дома опаловый виноград тяготит лозу, и Есфирь одна томится
ночами… Долго ли будешь ты ходить из города в город? И готов ли за дары Его
забыть себя? Да и много ли ты получил от Него – хлеба ли, чтобы не алкать, воды
ли живой, чтобы не жаждать вовек?.. Но сможешь ли теперь ты просто уйти? Что
если сделают Его царём Иудейским? Не станешь ли ты, досадуя, рвать на себе
волосы и кататься по земле, кусая в бессильной злобе придорожные камни?..»
И, проходя по Иудее,
пришли в Иерусалим. И вот, бродил я в Нижнем городе по торговым улицам,
разглядывал ковры и ткани, глиняные горшки и золотые украшения. В лавке у
сирийца увидел я женское покрывало, сотканное из гиацинта, шарлаха и пурпура –
нежное, как утренняя заря, тонкое, как лепестки цветов. И захотелось мне
украсить голову невесты гиацинтовым покрывалом. Имел я при себе денежный ящик,
куда проходящие опускали монеты. И, не раздумывая, достал сто динариев, как
просил сириец. Он же со словами льстивыми передал мне покрывало. Ликуя,
собирался я уходить, как вдруг услышал за спиной у себя:
– Зачем ты купил женское
покрывало, Иуда? Разве среди Двенадцати есть женщины? – справа позади от меня
стоял Иоанн. – Или ты хочешь сделать подарок какой-нибудь блуднице?