– Мой, сука, – приказал Валера.
– Мужик ничего не соображал, все дрожал, всхлипывал. Бледный, худой, униженный. А в нем душа, душа от Бога, а то что от Бога – свято. У него быть может дети есть, мама, те кто любит его, или любил, быть может он хороший по сути человек.
Валера взял шланг, направил его на несчастного и включил ледяную воду. Бедолага истошно закричал. Я думал, он умрет.
– Мой, сука, – повторил Валера, закрыв кран. Мужик в шоковом состоянии начал еще больше трястись, теребя брюки своими щупленькими ручками. Когда он прекращал, теряя сознание, Валера включал воду и поливал его снова и снова. Тот кричал и вновь перебирал костлявыми пальцами. Мне как-то отчетливо почудилось, что мы в концлагере, или в аду. А еще я подумал тогда, что это наверное, одно и то же. Тесная полутемная, голая, холодная комнатушка с обшарпанной, потресканной плиткой. Игловидный лучик света, бьющий со сквозняком, сквозь щель в стене. Кислая вонь, удушливая сырость, неприятное чувство близости к оголенной как высоковольтный провод, трагедии. Беспощадный каратель со шлангом. Обнаженный мученик в ванной. Я не выдержал, говорю: «Ну не надо, не надо так, он же умрет». Саня поддержал мой порыв. Валера поумерил пыл. Точнее, поубавил струю. В итоге, мужчина оказался в реанимации, а я сдал ключи, извинился, отказавшись от «приватной» должности, и продолжил мести больничный двор, все больше предаваясь глубоким раздумьям…
В один из дней, пошли мы с мужиками из отделения на вечернюю службу в храм, что неподалеку от диспансера, просить Господа о прощении и об избавлении от цепких пут «зеленого змия». Я повел их почти за руку, так как некоторые из моих «богомольцев» последний раз были в храме в детстве и боялись даже переступать порог церкви, не веря в то, что может быть им прощение, или помощь. Они были уверены, что таким как они, безбожным пьяницам, вообще запрещено заходить в святые места. Стояли они на службе рядом друг с дружкой, как дети малые, виновато головы склоняя, мяли шапки, и молились со слезами на глазах, как в последний раз…
Я смотрел на этих побитых жизнью людей, в нелепых пижамах, с кривыми, переломанными в мясорубке запоев носами, со шрамами на грубых лицах, и думал: «Как же дороги они тебе Господи. Как же ты любишь их, коль Своей святой милостью пробуждаешь в этих очерствевших душах спасительные, исцеляющие слезы раскаяния, умиляешь их своей бескрайней благодатью, порождая в этих проспиртованных сердцах надежду. А где надежда, там вера и любовь. А это и есть единственный путь ко спасению».