— А зачем? — всегда спрашивала Мадлен.
— Чтобы статуя Свободы заглядывала в окно и улыбалась мне, как равной.
— А зачем?
— Таковы мои амбиции.
Мадлен качала головой и в чем-то сомневалась. Но никогда не продолжала дискуссию. Мадлен всегда считала, что в Нью-Йорке достаточно просто жить, а покорять статую Свободы вовсе не обязательно. Может быть, поэтому уже пять лет сидела в секретаршах?
Мадлен, кстати, обрывала телефон и слала странные сообщения, но Хэтти принципиально ни с кем не общалась уже больше недели.
Она не помнила, как ушла с того вечера и как прошел еще день до возвращения в Америку. Хэтти жила все это время, словно зажмурив глаза и заткнув уши.
Она боялась Стефана и ждала его звонка больше всего на свете по двум причинам. Новой Хэтти было чудовищно стыдно за свою позорную выходку, а Старая беспокоилась, перечислят ли ей вторую половину гонорара или Стефан оставит деньги себе, сочтя это компенсацией за чудовищный моральный ущерб.
Обе Хэтти были не прочь сохранить свое человеческое лицо: и перед Оливером с его тайнами, и перед Стефаном с его гонорарами. И обе Хэтти стояли, повернувшись друг к другу спиной, каждая ждала со своей стороны вестей и разрешения ситуации.
Что же ей выбрать? На что рассчитывать? В каком направлении загадывать желание и откуда ждать ответа? Хэтти ломала голову, шагая из угла в угол бессонными ночами, но за все это время не предприняла ни одного реального действия.
— Ну как? Получается тропинка? — Бабушка стояла в дверях подбоченившись и сурово глядела на нее.
— Какая тропинка? Бабуля, время — два часа ночи. Почему ты не спишь?
— Хороший вопрос. Я могла бы задать такой же тебе.
— Ну я… Просто я…
— Протаптываю тропинку от комода к окну. Да?
— Э…
— А я, между прочим, не могу уснуть, потому что за стенкой хорошо слышно, как ты топаешь в своих кедах и половица скрипит. Ты могла бы выбрать другое направление, например от кровати к двери? Так получится поперек досок.
— Хм. Могла бы.
— Будем считать, что договорились. А теперь рассказывай, что тебя подхлестывает к такому активному образу жизни.
— Ничего не подхлестывает. Просто… мне есть о чем подумать, вот я и… А ночью очень хорошо думается.
— Это ясно. Что у тебя с твоим Оливером?
— Не знаю.
— А с работой? Джонни сказал, что тебя собираются увольнять. Два с половиной месяца отпуска — это слишком.
— Я чувствую, — ядовито отметила Хэтти, — что Джонни стал тебе роднее собственной внучки!
— Ты знаешь — да. По крайней мере у него хватает ума звонить мне раз в неделю и справляться о здоровье, даже когда вы разошлись, а кое-кто умудрялся забыть обо мне на несколько лет.