Вот захлопал именным пистолетом «Стечкин» пастух — генерал
Растреллин. Коровы, козы, овцы дружно и привычно потянулись на выпас в
центральный парк культуры имени товарища Ирода.
Наконец-то, скотинка накормлена-напоена, можно и детишек
будить. Наверх лифт поднимает уже без остановок. Только на тринадцатом этаже
она из рук в руки передала Милице Андромедовне ведро с молоком. За спиной
билетерши молча дрались теннисными ракетками супруги Рододендроновы
— Ребята, может, хватит? — Лиза погрозила драчунам
пальчиком.
— Да мы... ничего, Лизанька, мы так — зарядку делаем. Просто
увлеклись слегка.
Из щели между дверцами кабины в палец толщиной задувало с
каждого этажа по-своему: с пятнадцатого — тушеной с томатной пастой капустой, с
девятнадцатого — пережаренным кофе, с двадцать второго — медовой бражкой, с
двадцать седьмого — ружейным маслом.
В ее квартирке благоухало омлетом, плюшками и кошачьими
подписями. Эти запахи она любила. Из детской раздавались звонкие голоса:
— Не трожь Мушку, ей больно!
— Не мешай, глупая, я ее дрессирую, как Куклачев.
— У нее от твоей дрессировки голова отвалится!
— А чего она не хочет кувыркаться?
— Эй, дрессировщики! — вмешалась мать. — Прекратите мучить
бедную кошечку.
Мушка вырвалась от Павлика и с жалобным мяуканьем прыгнула на
руки своей спасительницы.
— Ну что ты, Павлуш, этому же учиться надо. Не зря ведь
Куклачев считается талантом! Кошки очень трудно поддаются дрессировке. Сначала
научись, потом будешь заниматься этим. А теперь быстренько на горшок,
мыться-умываться, зубки чистить — и завтракать.
Пока дети визжали и толкались в ванной, Лиза накрывала на
стол. Поставила плетенку с плюшками, разложила по тарелкам омлет, разлила в
кружки молоко. Себе нацедила чаю покрепче и забелила молоком. А вот и шалуны
подоспели. Все встали на молитву, дети смиренно опустили вихрастые головы. Лиза
нараспев прочитала «Отче наш...».
Из дому выходили вместе. Павлик сразу побежал к другу
Веньке, а Ниночка пошла одаривать поцелуем в нос своего любимца Терминатора.
Лиза помахала ей рукой и направилась к троллейбусной остановке. Народу здесь
собралось порядочно. Кто от нетерпения подпрыгивал, кто уже махал рукой
проезжавшим машинам, а кто привычно уткнулся в газеты.
В троллейбусе Лизу стиснули со всех сторон. Она стояла, как
оловянный солдатик, — руки по швам. В затылок ей дышали ужасным кислым
перегаром. И она, кажется, знала, кто там стоял. Этот волосатый художник с
лошадиным лицом как-то предложил ей позировать для портрета. Она, конечно,
отказалась, но он не оставлял ее в покое, иногда появлялся в самых разных
местах и снова делал предложения. Вот и сейчас он дунул ей в ухо и прошептал: