В это время на сцену вышла Геля и под приглушенные ритмы
суицидной психоделии запела в микрофон свежий стих: «Я страстно возжаждала
студня из розовой плесени чувств...» Ее брови от напряжения эмоций приняли
почти вертикальное положение, глаза куда-то закатились, а губы выгнулись
печальной подковой. Напротив меня Флокс пробовал придать своему лицу такое же
богемное выражение, но, изрядно помяв лицо и безуспешно состроив несколько
рожиц, вернул себе прежнюю снисходительную мину. Геля после завершающего «Я
выпила тебя до дна, вернись в свое болото!» от сильного перенапряжения рухнула
в предусмотрительно протянутые руки Раба, и ее понесли в кресла отдохнуть и
подкрепиться водкой. Я выхватил из вазы веточку чертополоха и признательно с
поклоном возложил цветок к ее изысканно тонким ногам. Она благодарно провела по
моему лицу холодной ладонью.
Подбежал ко мне сынок Ляли, Толик, и с разбегу прыгнул ко
мне на колени. На его чумазой физиономии лиловел свежий синяк: снова дрался с
обидчиками своей мамы. Наверное, только он один здесь предчувствовал прощание.
Ничего он не говорил, да и в грохоте пира я не услышал бы его слабого детского
голоска, он лишь прижался ко мне и обнял ободранными ручонками. А я гладил его
по голове, чмокал в вихрастую макушку, жалея маленького друга на будущее, на
время предстоящей разлуки.
По моему плечу сзади похлопали. Я оглянулся и увидел жестами
зовущего меня за собой Жору. Он повел меня в ресторан начальства, где в
кабинете сидела свита приближенных во главе с Хозяином. Тяжелой рукой он
отстранил льнувшую к нему Лялю и жестом указал на соседнее кресло. В этом
кабинете музыка звучала гораздо тише, поэтому можно было говорить без
напряжения.
В углу за отдельным столом согнулся над машинкой Летописец.
Он фиксировал для истории каждый шаг и каждое слово начальства. Также он
записывал, кто, сколько и что съел, сколько товара принято и обработано,
сколько заработано денег, куда потрачено и прочие сведения. В его функции
входило написание истории, а также ее толкование. Причем каждый новый Хозяин
Полигона заказывал свою версию истории, аккуратно уничтожая предыдущую. Так что
работы у Летописца было невпроворот. Иногда и мне приходилось иметь с ним дело,
когда ему нужны были сведения из старых энциклопедий. Он всегда поражал меня
своей работоспособностью и обширными знаниями. Но самый большой талант имел он
в толковании и перетолковывании исторических фактов. Самый главный принцип его
работы заключался в поговорке: была бы генеральная линия — а уж историю мы подгоним!