Во время этих наших рассуждений я попросил друга высказать
свое мнение о сказке, в которой мы побывали, но он стал говорить не об этом, а
о своем желании переселения в этот сказочный дом, чтобы жить там и учиться у
древнеющей старины сотворению мира и поддержанию его в самом образе. В его
рассуждениях любимое словечко Барина «аристократизм» переиначило общепризнанный
смысл, по-прежнему, впрочем, заменяя проштрафившееся слово «интеллигент», даже звучания
которого в наших квартальных кругах многие не выносили, хотя причем здесь
слово, когда само явление до сих пор живет и самоуверенно разлагает народ на
составляющие безжизненные ингредиенты. Мои собеседники пытались начать вождение
якобы заплутавшего народа с замены слова, что лично мне казалось путем
тупиковым, если вообще случаются пути в мiре нетупиковые, раз уж озарения на
Патмосе уже задокументированы, что равно приговору, приведенному в исполнение в
будущем. Но этого мнения мои собеседники пока не разделяли, хотя соглашались с
возможностью, но только одной из многих, рождаемых их не в меру развитой
фантазией, но это уж из проблем роста.
Друг признался в том, что его озадачивало мое отношение к
удобствам, которые дает автомобиль, почему бы нам ими не воспользоваться и
почему я так упорно от этого освобождаюсь. Я сказал, что освобождаюсь от обузы,
которой чужая собственность связывает и лишает свободы. Почему же свободы
лишает, возразил он, когда добавляет, например свободу перемещения, и вообще свободного
человека лишить свободы невозможно, потому что она, по его выстраданному
мнению, не зависит от внешних условий, потому как это состояние души. И
все-таки, возразил я, внешние условия вмешиваются во внутреннее состояние и
начинают иногда даже весьма агрессивно диктовать свои правила игры, поэтому
свобода всегда начинается с освобождения от собственности. Или от отношения к
собственности как к обузе, поучал он настойчиво, поэтому лучше иметь, но не
привязываться к ней, чем привязываться, но не иметь. Почему же тогда навязывают
эту обузу мне, которому она не нужна, а не тебе, который не против ею
отяготиться, спросил я. Но он на это ничего не ответил, потому что,
действительно, ему давно ничего не предлагали из непривязчивой собственности.
В бардачке под пластиной карельской березы что-то запищало,
было извлечено наружу и оказалось трубкой телефона космической связи, из
которой Барин говорил для нас слова, и просьба его заключалась в организации
встречи с ним по приезде в наш квартал. Мы уже подъезжали и входили в его
подъезд, а он все говорил и говорил свои слова. Когда мы вошли в его квартиру,
мне пришлось слушать сразу два барских голоса: настоящий и слетавший из
космоса, он это заметил и положил трубку, продолжив говорить вживую. Мой друг
рассеянно крутил гаваной и садился в кресло, я складывал трубку, помещал ее в
карман пиджака и тоже садился в кресло, а Барин успешно завершал объяснения
своей новой проблемы, которую он дружески возлагал на наши уже опущенные плечи.
Неугомонный островитянин через посредников купил особняк внуку, чтобы, по его
островным понятиям, наследник соответствовал высокому предназначению. Барин
сунул мне бумажку и напомнил про дружбу, тяготы и ярмы, успокоив, что там и
появляться надо только изредка, а все затраты оплачиваются предусмотрительным
дедом. Когда он на время устало иссяк, всем своим видом показывая
настоятельность его просьбы, мы с другом доложили ему о наших сказочных
открытиях и умирении, а когда и мы иссякли, то Барин совершил самый
замечательный поступок за долгие времена: он встал и своими длинными ногами
покрыл стометровку, рассыпав по коврам множество почтовых марок, снова сел и
стал выспрашивать подробности. Мы рассказывали по очереди каждый свои, и
обрисовалась вполне разносторонняя панорама впечатлений, которая Барина втянула
в соучастники, и он тоже взалкал испить из источника мира, потому что у него
бабушки разъехались по островам и атлантическим побережьям, а без мира жить
больше не представлялось ему желанным. В эту минуту я простил ему беспомощные
дружеские обузы, а дедушке его — совершенную наивность, потому что все мы
сейчас связались в единую цепочку, удерживающее звено которой в настоящий
момент, наверное, подносила к глазам края платочка и пела свои не понятые нами
до всей бездонной неисчерпаемой глубины сказки вечности.