Дроздовых считали со странностями. Вдовый отец Михаила Федоровича
Федор Игнатьевич долго служил приходским священником, но вдруг без видимого
повода и еще будучи в добром здравии передал приход старшему сыну, а сам
удалился от семьи и стал вести жизнь почти монашескую, в посте и молитве. Жил
скудно, в глубоком уединении, выходя лишь в церковь. Такое поведение
выламьталось из привычного образа жизни коломенского духовенства. Отец Михаил
и его старший брат Иван побуждений отца понять не могли и положили их не
обсуждать. Оба знали, что в иных домах Коломны с усмешкою говорят о нищем
иерее-богомольце, живущем с одной свечою и без часов, обходящемся хлебом с
квасом да капусткой... Как тут забыть про обеспеченную и прочно устроенную
родню тестя в Москве. Только начни разговор в его доме, наверняка отец Никита
возьмет сторону Васи. Так не лучше ли решить нынче же? Василия отвезти к
Троице!
С этим решением отец Михаил вернулся домой, хотя объявил его вечером по
возвращении из храма.
— Резоны твои, Василий, понятны, но я решил окончательно. С деньгами у
нас скудновато, но помогать будем, ты твердо надейся. На еду и на квартиру
должно хватить. А ты все ж таки просись на казенный кошт. Не сразу, а через
полгодика.
Тоненький светлоголовый подросток молча стоял перед отцом и теребил
светлый пушок на подбородке. Возражать он не смел, по тонкие губы кривились с
неудовольствием.
Бедная Евдокия Никитична замерла. Разговоры о месте продолжения учебы
Васи шли давно, но ей все казалось, это нескоро. Неведомое место, мнилось,
будто их соседний Бобренев монастырь вроде и не Коломна, но близко и знакомо.
В глубине души мила она наивную надежду, что учебное дело Васи как-нибудь гак
само обернется, что он останется дома. Оказалось же, что действительно надо
ехать, и ехать далеко и ехать надолго... Тихие слезы покатились из материнских
глаз.
— Там, полагаю, экзамен может случиться,—- продолжал отец.— Так что сразу
после праздника бери латинскую грамматику, Винклерову философию и зубри...
А Евдокия Никитична разом видела и нынешнего стройного и румяного Васю, и
маленького, тщедушного, бледного, кричавшего от голода, а у нее продало
молоко, покупали коровье, и судачили втихомолку кумушки: «Ну, от скотского-то
молока как есть поповский сын дурачком вырастет!.. Пастухом станет!» А нынче те
же соседушки поневоле хвалят ее Васю да завидуют: он и послушный, и ученый, и
вежливый, а их сынки дурни дурнями выросли! «Прости, Господи, за осуждение
злобное! — осеклась Евдокия Никитична.— Скоро старость, а страсти не
отпускают». А было попадье в ту пору тридцать пять годов.