Бодуэн вскоре осознал, что немного поспешил возносить хвалы. Не то чтобы граф Фландрский ему с первого взгляда не понравился. Этот крупный феодал, крепкий сорокалетний мужчина, образованный человек и любитель поэзии, славился еще и как великолепный управляющий. Умел он быть и первопроходцем: по его распоряжению в его владениях проводилось осушение болот Аа между Ваттеном и Бурбургом, он руководил благоустройством городов Камбре и Лилль. Так что можно было и призадуматься, отчего это он покинул свои богатые земли и повел такое большое войско в долгий и трудный поход под видом паломничества. Возможно, он захотел последовать примеру отца, графа Тьерри, четырежды сюда приходившего и проявившего такое благочестие, что тогдашний патриарх вручил ему сосуд с несколькими каплями крови Христа, собранной на Голгофе Иосифом Аримафейским. Этот сосуд стал предметом поклонения, когда его доставили в Брюгге46. А может быть, он надеялся вымолить у небес наследника, которого за восемнадцать лет брака не сумела принести ему супруга, Изабелла де Вермандуа? Мудрый и прозорливый Гийом, давно наблюдавший за людьми, не мог в это поверить. Приветливое лицо графа, его прекрасные манеры и румянец кутилы на свежем лице не мешали заметить холодный, как камень, взгляд серо-синих глаз и хищную челюсть... Но Бодуэн был слишком молод для того, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Он великолепно и сердечно принял родственника в присутствии всех своих баронов и византийских послов. Со свойственной его летам восторженностью он не утаил от гостя, что видит в нем человека, ниспосланного провидением, благодаря которому — в той же мере, в какой и благодаря императору, — захватнические поползновения Саладина могут быть пресечены, и франкское королевство сможет отвоевать отнятые у них земли графств Эдессы и Тюрбесселя. Кроме того, в случае, если смерть заберет его, Бодуэна, раньше, чем он рассчитывает, разве не станет Филипп Эльзасский, с его выдающимися достоинствами, лучшим регентом, какого только можно пожелать?
Увы, это предложение, рожденное таким полным самозабвением и такой безграничной заботой о благе королевства, не нашло у графа того отклика, на какой надеялся король. Глядя в это скрытое покрывалом лицо под золотой короной, должно быть, пробудившее у него неприятные воспоминания, — ведь его шурин, Рауль де Вермандуа, двенадцать лет тому назад умер от проказы, — он решительно отказал, что было не только не по-христиански, но даже и несколько оскорбительно: он явился ко двору не для того, чтобы давать обещания и брать на себя обязательства, он не намерен и оставаться здесь дольше, чем предполагал. Что же касается регентства — король может возложить его на кого ему будет угодно.