Однако не все еще было сказано, и султан уже решился на дерзкий ход: он вознамерился овладеть Бейрутом и таким образом отрезать Иерусалим от графства Триполи. И пока египетский флот приближался со всей скоростью, на какую были способны его галеры, он прошел через Ливан.
Бодуэн, что-то заподозривший, не спешил возвращаться в Иерусалим, он ждал в своем просторном красно-золотом шатре, ярким роскошным цветком распустившимся посреди его лагеря...
Только полностью удостоверившись в том, какую цель преследовал его враг, он тронулся с места и со своей конницей во весь опор поскакал к Бейруту, приказав всем христианским судам двигаться к оказавшемуся под угрозой городу. Натиск его был так стремителен, что Саладин снова отступил, но, отступая, он разорял на своем пути все. Бодуэн же победителем вошел в Бейрут, жители которого, надо сказать, стойко защищали город. Он даже нашел в себе силы преследовать Саладина, который снова обрушился на Алеппо и Мосул, последние из сирийских городов, упорствовавшие в своем желании хранить верность потомкам Нуреддина. Прежние договоры между ними и королевством франков так и не были отменены, Бодуэн твердо решил и на этот раз выполнить свои обязательства и снова заставил султана отдать добычу. После этого Саладин затворился в Дамаске, и прокаженный король, чувствуя себя почти счастливым, — ведь Господь и на этот раз благословил его оружие, — прибыл в Тир, чтобы отпраздновать Рождество у своего бывшего наставника, который каждый год в эту пору на время оставлял свою должность канцлера и оставался лишь архиепископом древнего финикийского города. Но вместо того, чтобы провести праздник, как он надеялся, в окружении своих храбрых рыцарей, закалить душу и обрести силы для того, чтобы довести до конца свою битву, он получил настолько жестокий и настолько неожиданный удар, что едва снова не свалился в лихорадке.
Войдя за крепостные стены большого порта пурпура и кедра, уединенно расположенного на полуострове, и приняв приветствия толпы, — как ему показалось, менее пылкие, чем обычно, — он направился к собору, и котором его отец некогда обвенчался с Марией Комнин, ожидая, что на пороге и во главе духовенства его с сияющей улыбкой на лице и распростертыми объятиями встретит дорогой Гийом; однако он увидел перед собой лишь горстку священников с растерянными лицами и бегающими глазами, неловко жмущихся в своих золотых и серебряных облачениях. Они все же пригласили его войти в церковь и прослушать мессу, но король отказался.
— А где монсеньор Гийом? Где ваш архиепископ? — спросил король таким суровым голосом, что они растерялись еще сильнее. — Уж не болен ли он?