— Ваше Величество, нельзя ли воспрепятствовать тому, чтобы этот человек приносил вред? — спросил он. — Он открыто живет в патриаршем дворце со своей любовницей, этой самой Пак де Ривери, которую народ прозвал патриаршихой!
— Он был избран, — вздохнул Бодуэн, — и я к этому причастен. В городе он больше король, чем я, и, если я его задену, ему дана власть предать анафеме даже и меня самого... А теперь давайте вернемся! Корабль уже далеко...
И в самом деле, на мерцающем горизонте не было видно уже ничего, кроме крохотной белой точки, еще мгновение — и она скрылась за горизонтом. Королевство потеряло мудрейшего из своих советников, и Бодуэн понимал, что больше его не увидит, поскольку чувствовал, что его бедное тело долго не протянет, и смерть близка...
К несчастью, при наличии такого сильного противника, как Саладин, Бодуэну надо было еще какое-то время продержаться в седле. Следующей весной пали Мосул, и, главное, неприступный Алеппо; виной тому были неспособность и неумелость правителей, должно быть, слишком рассчитывавших на помощь франкского короля, столько раз их выручавшего. Теперь вся мусульманская Сирия принадлежала египетскому султану и тот явился в Дамаск праздновать победу. Великий белый город шумно радовался.
Гордость Бодуэна не могла с этим смириться, и он снова приказал собрать войска и направился к источникам Сефории — там, в Галилее, к северу от Назарета по Тивериадской дороге, традиционно собирались армии различных христианских баронов. За много веков до того там стоял дом Захарии и Елизаветы, где увидел свет Иоанн Креститель и где Мария провела три месяца своей чудесной беременности. Место это было священным для всякого крещеного человека. И все же именно здесь проказа сразила молодого короля...
Это случилось ярким, сияющим утром, когда холмы Галилеи и склоны горы Хермон только начали покрываться молодой травкой и полевыми цветами. Бодуэн пылал в жару и все же не желал сдаваться болезни, он хотел хотя бы еще раз показаться перед своими воинами, своими боевыми товарищами. Но однажды, когда его сажали в седло, он вдруг вскрикнул, захрипел... и упал наземь, под копыта Султану. Короля раздели — и с ужасом обнаружили, что его нога отвалилась ниже колена...
В первую минуту всем показалось, что конец близок. Припадок болезни был самым сильным из всех, какие несчастному довелось пережить до этого дня. Его перенесли в замок в Назарете, и состояние больного было настолько тяжелым, что к его ложу поспешили Аньес, Сибилла и ее супруг. Пока король был в сознании, надо было добиться от него, чтобы он назначил регента на то время, пока маленький Бодуэн достигнет совершеннолетия. Сибилла, уже видевшая себя королевой-матерью, проявила неожиданное красноречие. Воспользовавшись отсутствием деверя, вместе с армией оставшегося у источников Сефории, она сумела убедить больного в том, что ее муж, от которого сама она была без ума, обладает огромными достоинствами. Бодуэн, плохо знавший Ги де Лузиньяна и почти не понимавший, что происходит вокруг него, согласился отдать должность регента этому простачку, которого природа одарила необыкновенной красотой. На первый взгляд, ничего особенного в этом не было, поскольку одновременно с этим решением умирающий принял и другое: приобщить к трону, как это обычно и делалось, маленького Бодуэна, которому предстояло со временем стать его преемником. Добившись этого и воспользовавшись незначительным улучшением в состоянии здоровья своего сына, Аньес приказала, чтобы ее сына перевезли в его иерусалимский дворец, новому регенту же тем временем предстояло присоединиться к коннетаблю и вместе с ним возглавить армию. Тот, едва увидев этого высокомерного и тщеславного красавчика, не стал скрывать своих мыслей: