— Да, — девушка нашла в себе силы шептать, но умудрилась спрятать смущение в шуме дождя, что яростно бился о крыши мчащихся по шоссе машин.
Зима закрыла глаза, ей хотелось закричать, либо сильнее сжать в объятьях вечную девчонку: заморозить, не отпускать, держать всегда ... рядом, любоваться, любить. Но...
— Я не могу. Забудь.
Молчание, которое кричит громче слов, обвиняющее молчание. Осень молчит о том, что Зима стоит между ними. А Зима думает о том, что всё бы на свете отдала, лишь бы быть с ней, любить и не отпускать.
Тяжело, судорожно вздохнув:
— Хорошо. Говори, что ей передать? — в голосе холодный привкус металла, скрадывающий лёгкую дрожь.
— Вот, — Осень положила свою ладонь на сердце Зимы, — ты только сохрани это, как можешь. Ладно? Не потеряй.
А Зима не успела сказать ничего, лишь скрипнула зубами, когда тепло и чужая любовь проникли в её сердце, причиняя сумасшедшую боль. Похожее ощущение испытывает человек, пальцы которого в мороз, будучи без перчаток, замёрзли, заледенели, а в тепле ощущения вернулись. Впрочем, эта боль казалась сильнее.
— Ш-ш-ш-ш, — зашипела Зима, с трудом сдерживая вой, но стараясь не потерять даже самую маленькую частичку тепла, прятала его туда, в темноту зимних ночей, где этот свет и дождётся своего адресата.
— Спасибо, — Осень опять укрыла слёзы в струях дождя, что уже лился нескончаемым потоком с небес, привстала и мягко коснулась нелюбимых, обжигающе холодных губ, — это тоже ей передай.
Зима лишь кивнула, молча, в этот момент искренне кляня себя за жалость, за слабость, за то, что не смогла ей отказать. И вместе с дождём на крыши домов упал первый снег, на этот раз пряча за ледяным блеском другие слёзы, скрытые ото всех, что лишь сжимают страданием сердце, оставляя сухими глаза.
— А теперь, — злой взгляд из-под покрытых инеем ресниц, — убирайся.
— Зима... — растерянно, с обидой.
— Уходи, — снег смешался с дождём, на земле превращаясь в грязь, — видеть тебя не могу больше!
Осень молча, с улыбкой, кивнула, развернулась и ушла, прячась в пожелтевших листьях, покрытых по краям изморозью. А Зима засмеялась тяжело и горько от обречённости, от понимания, что вновь и вновь этой пытке суждено повторяться из года в год...
Над городом, словно почувствовав наконец свою власть, бушевала сумасшедшая вьюга, и первый снег — не мягкие пушистые снежинки, а мелкие льдинки с острыми краями, — кружа, раздирал в клочья осенние листья.
***
— Эй, Зима! — Весна как всегда являла собой саму непосредственность, вальяжно расположилась в кресле напротив, закинув ногу на ногу. — Ты чего-то совсем замученная, а? Тяжёлый сезон?