— Я не срабатываться пришел, а работать!
— Так много не наработаешь. За двадцать лет я всяких перевидал. Такие тоже попадались. Возненавидят — сломают! Иди, иди… Обойдемся! А ты чего уговариваешь?! — повернулся Шанцов к Воробьеву. — Уговаривать всякого?! Требовать надо!
Воробьев от неожиданности вздрогнул, хлопнул кулаком по крышке какого-то прибора и проговорил, бойко глядя на Филиппа:
— Требовать надо, и все.
— Что вы толкуете? Начальства нет?! — встрепенулся Рябчиков. Он работал под Шанцова.
Филипп повернулся и отошел.
2
День был пасмурный. Цех освещался сиреневыми трубками. Кому взбрела в голову мысль назвать этот свет дневным?! Нелепость! Свет ложился пятнами на стенки и верстаки. Станки казались игрушечными, покрытыми сиреневым лаком.
Прескверное настроение. Все началось с утра. С утра шел дождь. Когда до завода осталось два квартала, Нина оглянулась, выскользнула из-под накидки и заторопилась вперед, одна. Конспирация. Филипп ее догнал. «Перестань! С этим надо считаться. Особенно тебе». — «Почему мне?! Тебя замочит дождь». — «Лучше дождь, чем сплетни». — «Мне все равно. Я люблю тебя!» Он это произнес довольно громко. Люди в блестящих дождевиках напоминали лошадей, покрытых попонами. Никто не оглянулся. Никого это не интересовало. Их любили другие.
Филипп снял накидку и набросил на Нину. «Возможно, она не хочет, чтобы кто-то нас видел. Кто-то один», — мелькнуло в голове. Лакированная пирамидка отдалялась от него. Так испортилось настроение.
— Филипп! Можно тебя на минутку?
Звал Коля. Тот самый механик, что работал с ПОА. Он вытащил шасси одного из трех приборов и что-то завинчивал.
— Знаешь, если ОТК примет приборы с такой биологической защитой, я напишу в министерство.
Филипп присел на край верстака.
— Миллиметр сообщил, что Терновский приказал принять. Так что учти, — продолжал Коля.
Его верстак был покрыт зеленой суконкой. На стене — белый листок с черными шашечками по диагонали.
— «Динамо» проиграло «Нефтянику»?! — воскликнул Филипп. — Когда?
— Один-ноль! Вчера по телику транслировали!
Филипп хлопнул ладонью по колену.
— Вчера?!
Он соскочил с верстака, резко оттолкнувшись руками.
— Да, Коля. Если забракуют прибор, значит, ты ни фига не получишь?
— Как так? Темного нашел! Я по браковочной получу. Меньше, правда.
…Филипп обходил расставленные по полу готовые приборы, пустые ящики, кадки с пальмами. Вчера? Вчера он был счастлив. Это может повториться сегодня, завтра, всю жизнь. Иначе не должно быть! Воспоминания — обрывками фраз, фонарными отсветами, запахом ее тела — врывались в сознание, будоража мозг, заставляя колотиться сердце… Под утро, когда кончился дождь, Филипп открыл окно. На улице прошумел первый трамвай… Они уснули. Весь воскресный день пестрел Цифрами расчетов, скупыми разговорами. Они не вспоминали прошедшую ночь, боялись чем-то смутить друг друга. Филипп думал, что она вечером уйдет. Боялся этой минуты. Но она не ушла…