Находиться в этом доме и не пытаться искать разгадку я просто уже не мог. И я снова начал с книг, наверное, потому, что именно в них и было нами найдено первое звено — карта в справочнике геодезиста.
Время не оказалось потерянным даром.
Перелистывая книги, я обратил внимание на одно обстоятельство, ускользнувшее раньше и от меня и от Герхардта. Титульные листы некоторых из них, там, где обычно ставится имя владельца, были густо заштрихованы тушью. Очевидно, этим уничтожалось имя их старого хозяина. Я разложил несколько книг на столе и взял лупу. Но как тщательно я ни пытался восстановить зачеркнутую фамилию, достигнуть удалось очень немногого. Я установил только, что имя это или, вернее, фамилия оканчивалась на букву «t» или «k». В готическом написании эти буквы очень близки друг к другу. Первая же буква была либо «R» либо «P».
Значило ли это, что фамилия была Ранк? Но зачем было их владельцу уничтожать свое имя, тем более что на некоторых книгах оно сохранилось в полной неприкосновенности? И затем — Ранк — очень короткая фамилия. Здесь же первый и последний знаки разделяли по расстоянию, во всяком случае, десятка два букв. Имя и фамилия? Насколько мне было известно от Герхардта, Ранка звали Отто. Даже если написать полностью «Отто фон Ранк» и то оставалось место, по крайней мере, для целого слова. Потом первым знаком была все-таки буква «R» или «P». Не мог же хозяин этих книг написать свою фамилию и имя, так сказать, наизнанку — Ранк фон Отто? Да и в этом случае они не заполняли всего места.
Книг с заштрихованной фамилией я обнаружил всего-навсего двенадцать. Все они были посвящены вопросам искусства. Это были великолепные, очень редкие и дорогие издания, вышедшие большей частью из лейпцигских типографий. Я обратил еще внимание на то, что ни одна из них не была издана позже 1933 года. Этот, на первый взгляд, незначительный факт заставил меня задуматься. Значит, все книги были приобретены их первым владельцем до прихода к власти нацистов. Не говорило ли это о том, что он не мог пополнять свою библиотеку после их прихода? Однако дюжина книг, которыми я располагал, еще не давала мне возможности вынести такое заключение.
Одну из книг, ту, где мне удалось приблизительно определить первую и последнюю буквы, я рассматривал особенно тщательно. Собственно, это была не книга, а большого формата объемистый сборник репродукций с картин немецкого художника эпохи Возрождения Маттиаса Грюневальда. Я мало что знал о нем и ни с одной из его картин знаком не был. Но все, что я сейчас увидел, меня поразило. Почти со всех репродукций на меня глядели искаженные мукой лица, с которыми едва ли могли сравниться даже самые трагические офорты Гойи. На прекрасной глянцевой бумаге были воспроизведены сцены смерти, страданий, изощренных мучений. Это было редкое сочетание трагической фантастики с яркими чертами реализма. Одна из репродукций — рисунок грифелем — заставила меня остановить на себе внимание. Совершенно случайно мне бросилась в глаза сделанная остро отточенным карандашом прямо на самом рисунке надпись. Наполовину она уже стерлась, но с помощью лупы разобрать ее можно было довольно легко. «Omnia mea mecum porto», — гласила она. Это было латинское изречение, принадлежащее малоизвестному греческому мудрецу Бианту: «Все свое ношу с собой».