Разговор продолжался, но, когда Нахед попросила комиссара рассказать о его семье, о жене, он прижался лбом к стеклу, уставившись на тихие волны Нила, ответил просто, что он никогда больше не увидит ни жены, ни дочери, разве что во сне, и замолчал. Зачем говорить? О чем тут рассказывать? О том, что с тех пор не было ночи, когда тоска по Сюзанне и Элоизе не душила бы его, не давила бы на него так, что он вообще не мог глаз сомкнуть? О том, что причиной гибели семьи стала его работа, а теперь та же работа медленно, но верно ведет его в бездну старости, где не будет места ни единому солнечному лучу? Нет-нет, ему нечего рассказывать. Не здесь, не сейчас. И не ей.
Десять минут спустя они были на улице Талаат-Харб. На сколько хватает глаз — лавочки с одеждой, бары, кинотеатры с французскими названиями, старинные дома на манер тех, что строили в Париже при бароне Османе: с колоннами, с окнами, обрамленными статуями в греческом стиле. Все здесь напоминало о том, что в начале XX века египтяне хотели сделать из центра Каира подобие европейского квартала и что это им почти удалось. Впечатление усиливали бредущие во всех направлениях толпы пешеходов: американцы, французы, итальянцы…
Нахед присмотрела местечко для парковки на улочке рядом, и буквально через минуту она уже передавала бакшиш консьержу дома — просто за то, что тот отворил дверь. Этому скорее сторожу, чем консьержу (Нахед назвала его «бауаб»), в дырявых эспадрильях и с рыжей от хны бородой положено было не только открывать дверь, но еще и мыть машины, подносить покупки… Внешне он мало подходил к роскошному интерьеру здания — жилища для богатых, которое просто-таки излучало чувство собственного величия.
Оказавшись наедине с Шарко в лифте, молодая женщина прикрыла платком голову и занавесила лицо. Остались видны только ее сверкающие, как драгоценные камни, глаза, отчего она сразу преобразилась в загадочную, полную тайн прелестницу. Когда она, занавесившись, чистым голоском произнесла: «Было бы жаль сразу настроить против себя Атефа Абд эль-Ааля из-за этих религиозных предубеждений», — тонкая, почти прозрачная ткань платка, под которой едва обрисовывались губы, заколебалась, и Шарко был мгновенно покорен… если не околдован.
— Но откуда вам известно, что он мусульманин?
— Думаю, тут больше шансов за, чем против.
— А что вы вообще о нем знаете?
— Из посольских документов много не выудишь. Он был торговцем, а сейчас у него две пошивочные мастерские: шьет рубашки. Дело, которое он открыл спустя год после смерти брата, процветает. Готовые изделия Атеф продает оптом в модные лавочки Александрии. Он и его покойный брат родом из Верхнего Египта, выходцы из деревни, родители были бедняками. В Каир перебрались подростками, вместе с дядей.