- Сколько лет ты монашествуешь?
- Десять, а до этого пять лет в рабстве да в армии пребывал. Там тоже людей исцелял. Приспел, Алесь, ты в самую пору. Отныне ты не раб, а помощник мне. После исцеления будешь вспомогать. Завтра, в моё отсутствие, вотрёшь мазь и промоешь глаза. Оставлю снадобья на столе. Во двор выходи лишь за водой да по надобности, - у монаха во взоре проклюнулось любопытство, и он повторил самый первый вопрос, что задал ещё на рынке: - Кто же так искусно зашил тебе рану на животе?
- Не знаю его имени. Зашил ладно, - полюбовавшись почти незаметным швом и подумав, что ненужное многознание доставит целителю многие печали, добавил со вздохом: - Отблагодарил его.
Целитель же продолжил дознавание:
- Речь твоя необычна. В какой земле твой род проживает?
- С запада я пришёл.
- Ходил ещё юнаком с моим наставником по нашим городам и селищам, - целитель усмехнулся, - встречал абодритов, велетабов, варинов, поморян и иных, но несть там народа, что речет такие глаголы. Вижу, ты такой же молчальник. Будь по-твоему. Пожелаешь - поведаешь.
Монах облился напоследок водой из лохани и, обмотав себя простынёй, велел рабу, возведённому в ранг помощника, одеть принесённые сандалии и следовать за ним. Без единого звука указал на удобства во глубине двора и колодец неподалёку от огорода.
В келье помощнику было выдано бельё, брюки, ряса, подрясник. Всё - чёрного цвета, всё - из шёлка или тонкого льна. Впору оказались и сапожки из кожи. Хозяин по комплекции особо не отличался от помощника.
Пришёл запыхавшийся хромец и уже одобрительно взглянул на вселившегося в келью раба в чёрных одеяниях. Хохотнув, о чём-то коротко сказал целителю. Хозяин спешно покидал склянки и иные вещи в кожаный мешок. Дав помощнику наказ самому приготовить ужин, исчез до позднего вечера.
Лекарь воротился, когда помощник уже спал. Рано утром, отведав блюдо из фасоли с кинзой и соусом, с усердием приготовленное для него накануне, выставил лечебные снадобья для Алеся и отправился за травами.
Вернулся травник, промокший до последней нитки, только к полуночи. Даже при неровном свете плошки он определил, что пациент удивительно быстро пошёл на поправку. Впрочем, по-прежнему испытывал временами головные боли. Козьма был взбудоражен происшествиями и не уснул, пока не поведал помощнику события прошедшего дня и, отчасти, своей жизни.
Речь Козьмы поначалу изумляла пациента и вызывала невысказанные вопросы: с какой стати и из каких соображений умной головы лекарь стал проявлять доверие к рабу, совершенно чужому человеку со странностями? В тот момент, когда травник вещал о диалогах, что вёл сам с собой время от времени, Алесь невольно подумал, что от одиночества, в котором пребывал его хозяин, запросто можно ошизеть, и спросил себя повторно, что, всё-таки, за мотивы у Козьмы? Сам-то Алесь, пожалуй, никогда и никому не раскрывал так полно свою душу. А потом решил: да чёрт с ними, с мотивами, что руководят лекарем! Всё когда-нибудь прояснится.