Но он этого не сделал! Нет, не сделал…
— Вас ждут! — еле слышно проговорила секретарша, с тихим восторгом наблюдавшая мимический поединок писателя и бухгалтерши.
Андрей Львович одарил бедняжку взглядом, не исключающим посильного участия в ее скудной женственности, и вошел в кабинет. Пахнуло пряным табачным дымом: это Жарынин развалился в кресле и курил трубку, держа ее в ладони, как любимую птицу. Огуревич, завидя счастливого соперника, напряг щеки, поджал губы и, едва кивнув, отвернулся к полкам с бесконечными томами Эзотерической энциклопедии. Однако Кокотов успел-таки ответить ему сдержанным полупоклоном, исполненным нескрываемого мужского превосходства. У окна скромно стоял Меделянский и смущенно смотрел на вошедшего. Он сильно изменился: постарел, заморщинился и даже усох, став ниже ростом. Причем, по некоторым признакам, это случилось с ним недавно: ярко-клетчатый пиджак из гардероба упитанного, не собирающегося увядать молодца теперь висел на скукожившемся теле, а щегольской галстук выглядел нелепо на шее, обвисшей, как у мастифа. Обычно печальное превращение в старика влечет за собой и необходимые перемены в одежде, но на это требуются время и смирение.
«М-да, доконал тебя твой Змеюрик!» — сочувственно подумал писодей.
— А вот и мой соавтор! — воскликнул Жарынин, указывая дымящимся влажным мундштуком на вошедшего.
— Кокотов?! — Меделянский усмехнулся какому-то странному, только ему понятному совпадению.
— Ну да, Кокотов, прозаик прустовской школы! А разве я вам не говорил? — удивился игровод.
— Что прустовской — говорили, но фамилию не называли.
— Могли бы и сами догадаться! — хохотнул Дмитрий Антонович. — Разве много у нас прозаиков прустовской школы?
— К сожалению, много, — вздохнул отец Змеюрика. — Ну, здравствуй, Андрей, — и осторожно, точно ожидая отпора, протянул ему руку.
— Здравствуйте, Гелий Захарович, — сердечно отозвался писодей.
— Значит, ты теперь в кино подался?
— Да вот мы… с Дмитрием Антоновичем… пишем сценарий по моему «Гипсовому трубачу».
— Неплохая повестушка, читал, — отечески одобрил Меделянский.
— Он у нас не только сценарии писать успевает! — хохотнул режиссер, подмигивая.
Жарынин был слегка развязен, как человек, чей организм почти трезв, но окончательно алкоголем еще не покинут. Аркадий Петрович от этих слов покраснел, дернул головой, вероятно, отгоняя ревнивые видения, и стал считать тома Эзотерической энциклопедии. Писодей же напустил на себя скромную многозначительность, как бы подтверждая самые невероятные подозрения. Впрочем, он с тревогой подумал еще и о том, что ревнивец-директор может сгоряча заглянуть в свои торсионные поля, узнать позорную правду и осрамить его на весь Дом ветеранов.