В конце концов ей позволили удалиться в свою комнату. Когда она была на втором этаже, миссис Грин крикнула ей:
— Тебе была оказана величайшая честь! Помни об этом. И помни о своем долге перед Вечностью.
Казалось, что слова, летящие вверх по лестнице, доносились не из этого мира.
Ей ничего не приснилось.
Свет, пробивающийся сквозь шторы, становился все ярче, и это означало, что солнце успело подняться над гаражом. Ханна повернулась к окну, прислонилась спиной к двери и задрожала всем телом. Как это могло с ней случиться?
Она обхватила руками живот, словно хотела приласкать малыша, находящегося внутри нее. Они говорили «его», значит, у нее будет мальчик. Откуда они узнали? Сонограмма, естественно. По крайней мере, в это она могла поверить.
А как же насчет всего остального? Весь этот бред о Боге, сосуде и судьбе, которая свела их вместе, чтобы Ханна родила ребенка. Может, они ошибаются? Неужели на самом деле думают, что она носит в своем животе сына… Холодная паника охватила ее, не дав закончить мысль. Она еще раз попробовала открыть дверь, а потом начала изо всех сил колотить в нее, пока не заболела рука. Внизу никто не шелохнулся, и тогда она стала бить еще сильнее, пока на лестнице не послышались шаги.
Ханна отступила и стала ждать. Ключ в замке повернулся, и дверь медленно открылась. Перед ней стоял доктор Йохансон. За ним — Летиция Грин, державшая поднос с завтраком.
— Как вы себя чувствуете этим прекрасным утром? — спросил доктор, словно это был очередной осмотр в клинике.
— Хорошо, — пробормотала в ответ Ханна и стала пятиться, пока не уперлась в кровать.
— Прекрасно, прекрасно… Вам теперь как никогда нужен хороший сон. — Он позволил миссис Грин войти в комнату и поставить поднос на комод.
— Ирландская овсянка, — сказала она. — То, что нужно холодным зимним утром.
— Спасибо, Джудит. Теперь оставь нас.
Женщина неохотно последовала его приказу и пошла к двери. Там она остановилась и, чтобы восстановить временно утраченный авторитет, проинструктировала Ханну:
— Смотри, чтобы не остыла. Ты же знаешь, овсянку невозможно есть холодной.
Доктор Йохансон подождал, пока она уйдет, затем сказал, энергично потирая руки, словно мыл их под невидимым краном:
— Итак, приступим. Слышал, что у вас вчера был славный ужин.
Как всегда, Йохансон пребывал в веселом настроении, и все те же морщинки проступали у него вокруг глаз, когда он улыбался. Но было что-то такое, что изменилось в нем, однако Ханна никак не могла уловить, что именно. Он казался более плотным, более сжатым, как будто кто-то утрамбовал его тучное тело, как землю. В глазах доктора пропал озорной огонек, и теперь его взгляд стал почти колючим.