– Ну, здравствуй, Птичик! – Она улыбнулась. – Ты так вырос, тебя совсем не узнать! Сколько тебе сейчас? Пятнадцать?
– Пятнадцать с половиной, – уточнил он. – Меня так давно никто не называл, Птичиком!..
– Если не нравится, я не буду.
– Ты можешь называть меня как хочешь.
– Спасибо. Будешь завтракать? Кофе, чай?
– Я ел. Кофе заставляет мое сердце стучать быстрее… Чай я не люблю.
– Ладно… Мне надо съесть что-то. Я много пью кофе. Мое сердце стучит медленно.
Он смотрел, как она ест, вдыхал запах кофе.
– Ты помнишь, какой сегодня день? – спросил.
– Нет, – ответила она, не опуская глаз.
– Пять лет назад умер Нестор, мой отец, твой любовник.
– Я не запоминаю дат! – ответила жестко, будто хлестнула плетью.
Она понравилась ему такой.
– Ты живешь в его квартире.
– Это моя квартира, мальчик!
Он улыбнулся.
– Тебя мать прислала, мальчик?
– Я сам пришел. – Он улыбнулся шире, показывая крепкие зубы. – Ты не хочешь вспоминать отца?
– Я помню его. – Она слегка раскраснелась. – Ты пришел рассказать, что он спал с мной?
– Нет. Я просто убедился, что ты помнишь его.
– Мне было девятнадцать, когда мы с ним познакомились. – Она отправила в раковину тарелку с недоеденной яичницей, вызывающе встала перед Анцифером, скрестив на груди руки. – Зачем ты пришел? – стояла, глядя ему в глаза. В них, цвета стали, жестких и цепких, она не могла отыскать того чувствительного мальчика, которым Анцифер был пять лет назад, – со слезой, с надрывом сердца.
Она слишком поздно поняла, что близко к нему подошла.
Молниеносно, молодым зверем, он обхватил большими руками ее узкие бедра и, словно игрушечную, рванул на себя, уткнув лицо ей в живот.
От неожиданности она не смогла даже крикнуть. Лишь рот открыла, чувствуя на своих ягодицах сталь его пальцев.
Он поднял ее и понес из кухни на ковер рядом с кроватью.
Сильные руки с необыкновенной легкостью стащили с нее одежду. Она молча сопротивлялась, корябая его кожу острыми ногтями.
Наконец спазм отпустил ее горло:
– Черт… Что ты делаешь, скотина?!
Несмотря на происходящее, на проникшие в нее пальцы, жадно ищущие что-то внутри ее тела, она не боялась. В ее голове по-прежнему возникал образ десятилетнего Птичика, нервного и нежного.
Он придавил ее к ковру, подмяв всю под себя, как медведь, собирающийся задрать овцу.
– Перестань, скотина! – сопротивлялась Алина.
Она увидела, как ее правая грудь почти целиком пропала у него во рту. Она даже засмеялась, как будто фокус увидела хитрый.
С необыкновенной легкостью он перевернул ее под собой, а потом что-то огромное вошло в нее до ложечки, так что она против воли застонала, и в этот влажный стон он переместил пальцы руки своей, трогая ими ее зубы и горячий язык.