Она улыбнулась.
— Слепой квадратик, — сказал я.
— Что? — спросила она в ужасе и принялась искать очки, чтобы взглянуть на меня. Я не помогал ей, но и не посягал отнять у нее полотенце. Она не щурилась, а наоборот, шире раскрыла глаза, глядя на мое туманное очертание. Этого мне и хотелось — увидеть ее глаза широко раскрытыми и оставаться в тумане. Я тихонько смеялся, — когда она найдет очки, они сразу запотеют.
Она нашла очки, они запотели. Она протерла их.
— Почему «квадратик»?
— Посмотри в зеркало — полотенце образует белый, пушистый квадратик.
Она посмотрела.
— Я не поправилась? — спрашивает она меня с беспокойством, но полотенце раскрывает только бесполому зеркалу.
Я молчу.
— Кажется, нет, — переводит она ответ с языка зеркал на язык женщин и запахивает большое полотенце. Все же она устраивает себе экзамен и опять скрывается в ванной комнате, я слышу стук весов, старых, но проверенных временем, опущенных на кафельный пол, взмах сброшенных полотенец, повизгивание пружин, означающее поиск правильной позиции, а затем металлическое чирканье о кафель возвращаемого в пластмассовый шкаф механизма. Возвращается и она, снова в своих полотенцах.
— Ты сказал «слепой квадратик». — Ударение она ставит теперь на слове «слепой», а вопрос задает так, что я не смогу от него отвертеться. Если объяснять ей про широко раскрытые глаза, получится елейное объяснение, и вместо этого я слащаво ей улыбаюсь. Но искренне.
Она бережлива и не любит девальвации валют, тем более — неосязаемой валюты любви. Поэтому она сначала защитит себя тканью, надев ее под большим полотенцем и попав в нее ногами, после чего покажет мне язык. Потом накинет на себя через голову что-нибудь очень легкое, и когда это легкое что-то начнет опадать по ней, она откинет большое полотенце. После этого посмотрит на меня строго и с достоинством. Ах да, еще до того, как освободиться от большого полотенца, она сбрасывает то, что меньше, и, тряхнув несколько раз головой, проверяет, просохли ли волосы. Критерий — не ежусь ли я от попавших на меня мелких брызг. Если я начну ежиться, она посмотрит на меня внимательно, не вру ли я. И я, конечно, совру и поежусь, чтобы она на меня взглянула.
Шлепанцы бросаются защитить ее ступни, потому что попробовали бы они не броситься! Их бы живо нашли, загнали по одному в угол между стеной и трюмо, например, и они все равно приступили бы к своему шлепанью. Шлеп один, шлеп — другой, никогда — вместе: она взрослая женщина, а не девчонка с улыбкой на дошкольной фотографии.
Она зовет меня на кухню. Она готовит салат, и я должен открыть для нее банку тунца. Я дергаю за кольцо, и консервная коробка распахивается.