Места, в которые нас командировали, были болотистыми, поселились мы в туристическом кемпинге, через который протекала река. Я очень рассчитывал поплавать в ней, если в ближайшие дни потеплеет. В кемпинге иногда устраивались на ночь иностранцы. Однажды это была семья французов, в другой раз — пара канадцев, с которыми мы поговорили о хоккее и фигурном катании. Но в основном это были большие автобусы с пожилыми немцами. В заднюю часть автобуса была вмонтирована походная кухня. Немцы общались между собой, с нами контактов не возникало. Было очевидно, что они приехали навестить места, где им пришлось воевать.
Наступал май, было уже много комаров, я отмахивался от них веткой, и местный житель, проходя мимо в резиновых сапогах и с удочкой, улыбнувшись, заметил мне, что скоро у меня рук не хватит для веток. И действительно, над тронутым ногою придорожным кустом взметалось серое облако пыли и комаров, и было трудно сказать, чего больше — комаров или пыли. Когда потеплело и я подошел к реке, вид вьющихся у кустов комаров отбил у меня всякую охоту раздеваться. Даже присев однажды в выходной солнечный день в полдень на скамейке с книгой (посреди асфальтированной аллеи с очень редкими деревьями), я заметил вскоре, что вокруг меня вьются две или три не слышные из-за движения автомобилей твари. Вечером мы закрывали все окна, не оставляли дела, пока свернутыми газетами не убивали на стенах и потолке всех до единого комаров, и только после этого отправлялись спать.
На сей раз, не привлекая к делу своего опять полупьяного спутника, эту процедуру я проделал один и лег в постель. Наутро, проснувшись, я обнаружил, что окна открыты настежь (видимо, ему стало жарко), все лицо мое — в комариных укусах, а сосед спит, не раздевшись, поверх неразобранной постели. На лице и руках его я не разглядел ни единого укуса.
Раздраженный, я ушел на работу, решив вечером прямо выказать ему свое недовольство. Когда я вернулся в нашу комнату после рабочего дня, я понял, что планы мои несбыточны: сосед валялся на полу в обнимку с телевизором, который, как ни странно, был цел и заработал, как только я
поднял его и включил. Тем не менее я вынес телевизор из номера и отдал, якобы в ремонт, кастелянше кемпинга. Так продолжалось еще неделю. Несколько протрезвев, сосед мой всякий раз обещал на следующий день перестать пить, но мне уже стало ясно, что эти обещания были только неотъемлемой принадлежностью запойного цикла. На работе я соврал, что он приболел. Я опасался, что его вот-вот начнет рвать прямо в комнате, но этого не происходило, зато однажды, вернувшись, я застал его в мокрых штанах. Я разбудил его, заставил переодеться, двумя пальцами вынес его влажные спортивные шаровары на улицу и повесил сушиться на бельевой веревке. Уходя на работу, я оставил ему записку с описанием происшествия. Настоящие алкоголики — все же редкость. Этот был первым и по сей день единственным, с которым я реально и близко столкнулся (мне было тогда чуть больше тридцати), и я понятия не имел, что делать в этой ситуации. Когда я вернулся, он был лишь полупьян, мрачен, записке моей, впрочем, не придал особого значения и обижен на нее, кажется, не был. Еще через день, мятый и будто постаревший, он вернулся на работу. Когда он уезжал (я должен был остаться еще на неделю), он, так же не стесняясь, как не стеснялся обмоченных штанов, попросил у меня денег взаймы на билет. Я с большим сомнением дал ему их, очень опасаясь, что он, еще не вполне контролируя себя, пропьет эти деньги в аэропорту, а к вечеру заявится снова. Но он не появился.