Все встали на колени перед алтарем, и каждый знал, что ему делать. Женщина из эпохи Мэйдзи, далекая и незнакомая, тем не менее была синсэки, кровной родственницей, рожденной и выросшей в этом доме. Сегодня дух покойной приветствовали ее потомки, а через несколько дней прах должен был занять место в семейной гробнице.
Закинув голову, Тэйсин глубоко набрал в грудь воздуха, ударил в гонг и затянул:
— Ки ме му ре дзю не рай…
Мисако вздрогнула. Ледяная рука сжала сердце. Точно те же слова произносил дед в саду меньше года назад. Она закрыла глаза и склонила голову, убеждая себя, что на этот раз все будет по-другому. Ни с ней, ни с Тэйсином ничего не случится. Теперь они знают, кто была девушка. Церемония — это торжество, ничего больше.
Между тем в сознании ее что-то пробуждалось, что-то чуждое, незнакомое, будто распускались лепестки неведомого цветка. Что-то случилось со слухом — правое ухо словно заткнули ватой. Голос Тэйсина звучал почти неслышно. Ветер вдруг сильно качнул занавески, и на мгновение Мисако увидела полосу прибоя, рыбачьи лодки, перевернутые на песке, и длинные ленты водорослей, сохнущие на бамбуковых шестах. Густой рыбный запах наполнил воздух, комната съежилась. Мисако видела ее сквозь маленькую дырочку, проделанную в бумажной сёдзи. Повернув голову, чтобы смотреть левым глазом, она увидела мужчину в одной набедренной повязке, худого, мускулистого, с бронзовой кожей. Мужчина покачивался, он был пьян. Отец Кику, поняла она. Перед ним на коленях стояла женщина, она плакала и о чем-то умоляла. Отец кричал: «Лишний рот, больше ничего! Даже в публичный дом продать нельзя!» Мисако в ужасе закрыла лицо руками. Родители решали ее судьбу, судьбу Кику. Матери удалось защитить девочку сразу после рождения, помог материнский инстинкт, сильный, как у тигрицы. А теперь… Наступала боль. Боль и страх. Мисако падала в глубокий темный колодец боли. Отчаяние и чувство одиночества, равных которым она не испытывала за всю свою жизнь, медленно поглощали душу и тело. Она поникла, опустив плечи. Сердце трепетало, сжатое неодолимой силой.
Раздался удар гонга. Мисако вздрогнула, приподняла голову. Боль постепенно уходила, странный цветок в душе закрывал лепестки, увядал, уходил в бездонную глубину. «Наму Амида буцу, наму Амида буцу…» — звучал голос монаха, спасая ее, возвращая в собственное тело, в свое время. С глазами, полными слез, Мисако повторила про себя священные слова, понимая, что пережила лишь один из многих страшных моментов в жизни несчастной Кику. Ее тело стало сосудом, в котором давно ушедшая жизнь вновь вспыхнула на мгновение, как спичка в темноте, и угасла навсегда.