— О покое я позабочусь и надеюсь достигнуть его, — задумчиво произнесла молодая женщина, — что касается счастья, то о нем я не мечтаю! Ведь счастье — крайне редкое явление!
— Такая неуверенность не представляет ничего лестного для меня! — улыбнулся молодой муж, нагибаясь, чтобы поцеловать руку жены.
Софья Карловна порывисто отдернула руку и почти брезгливо произнесла:
— Оставьте! Жизнь — не комедия… Любви давно нет, а одна страсть оскорбительна, и ее обидным требованиям я никогда не подчинюсь… Заранее предупреждаю вас об этом! Взглянем жизни прямо в глаза, не станем обманывать ни себя, ни других и как-нибудь, потихоньку доживем свой век!.. Не мы с вами первые, не мы и последние, осужденные на спокойную и холодную жизнь без любви и без радости. Никто не виноват перед нами. Никто не толкал нас на тот безрадостный путь, на котором мы стоим, мы сами выбрали его. Пойдем же по нему безропотно и смело!.. Как ни беззащитен челнок, неосторожной рукой выброшенный в безбрежное житейское море, а куда-нибудь да выкинет его волной!
Князь молча отвел свою руку, остановился пристальным и долгим взглядом на красивом лице жены и, порывисто встав с места, отошел к открытому окну, в которое вместе с мертвым блеском белой ночи врывались отрывочные звуки умиравшего дня.
Где-то далеко звучали струны гитары, откуда-то неслась заунывная русская песня, где-то как будто плакал и жаловался кто-то, и все это сливалось с тихим шумом молодой листвы, колеблемой ночным ветерком.
Несвицкому, недалекому, безличному и скорее ничтожному, нежели дурному, казалось несправедливым почти враждебное отношение к нему молодой жены. Он сам от жизни требовал немного и за другими не признавал права широких и резких требований. Обширные горизонты были не по нем. Он весь свободно укладывался в тесные и узкие житейские рамки.
Тихо и однообразно потекла жизнь молодой княгини Несвицкой, упорно желавшей держаться особняком от всех знакомых и всевозможных развлечений.
В последних не было недостатка.
На первых же порах все полковые дамы гостеприимно принимали молодую княгиню в свой кружок, все первые приехали к ней с визитом, не дожидаясь, чтобы она сделала им обычные в этих случаях визиты, и эта исключительная любезность скорее оскорбила нежели порадовала молодую женщину. Она увидела в ней нечто покровительственное, нечто такое, что ставило ее в исключительное положение и как будто намекало на ее недавнее прошлое, а это было самое больное место в ее и так уже сильно наболевшей душе.
Ее только чрезвычайно обрадовал визит ее посаженного отца, великого князя Михаила Павловича, простершего свою милостивую любезность до того, чтобы лично навестить ее на ее прихотливом, но небогатом новоселье.