— Ты скажешь мне то, что я хочу узнать! — Я яростно хлестнула по крошащемуся камню древним свитком.
Я умираю, ты моя госпожа; что еще нового?
— Как мне освободиться от груза, навьюченного на меня моим семейством?
Дракон сказал:
В моей душе есть гладкий верткий кус,
Что рвется вопреки потоку обновленья;
Такая же частица есть в тебе;
Дели ее на тысячу кусков
И суп вари;
И всех свобода ждет.
— Это бессмыслица! — крикнула я. Дракон, похоже, пытался сжульничать, обмануть меня! Я ударила пергаментом по ближайшему зубу. Посыпалась штукатурка; вдали что-то зарокотало. — Ты дашь мне прямой ответ, слышишь? Как мне избавить отца от мучащего его прошлого, которое не дает ему увидеть, кто есть он, кто есть я и кем мы не являемся?
Дракон ответил:
А в чешуе моей хранится тайный сок,
Что от безумья к радости влечет;
Такая же частица есть в тебе;
Дели ее на тысячу кусков
И суп вари;
И всех свобода ждет.
Он вознамерился свести меня с ума! Я принялась пинать драконьи зубы. Я вопила:
— Боб был прав… ты слишком дряхл, разум твой помрачен и не видит того, что действительно важно… ты годен лишь для решения великих эзотерических загадок Боба… но я простой человек, я скована по рукам и ногам, и я хочу… Черт, да как от тебя получить прямой ответ?!
Слишком поздно я поняла, что последние слова выпалила в форме вопроса. И пахнущий жасмином ветер принес ответ раньше, чем я замолчала:
Есть в недрах тела запертая дверь,
То дамба от незнания и страха;
Такая же частица есть в тебе;
Дели ее на тысячу кусков
И суп вари;
И всех свобода ждет.
Но я даже не слушала, поскольку была уверена, что все потеряно. Всю мою жизнь определяли другие: отец, потом Боб, потом этот дракон, даже, пусть и недолго, Линда Горовиц. Я была толпой полуженщин, но целым — никогда. Разочарованная сверх всякой меры, я бичевала драконьи губы свитком, визжа, как торговка рыбой:
— Почему я не могу жить так, как другие люди?!
Я видела американских девушек, идущих своим путем, водящих свои машины, говорящих с мужчинами так, словно те не более чем куски мяса; и тайских девушек, надменных, назначающих встречи своим любовникам по сотовым телефонам, как на крыльях летящих по новехоньким торговым центрам своих жизней. Почему же только я в ловушке, в цепях, в рабстве? Но я уже использовала свои три вопроса.
Я так хлопнула свитком по лепнине, что пергамент начал рваться.
— Осторожнее! — воскликнул Боб. — Ты потеряешь власть над ним!
— Не говори мне о власти! — горько крикнула я, и тут пергамент лопнул — весь, разом, разлетелся миллионом крошечных хлопьев, затанцевавших в ослепительном лунном свете падающими звездами.